Впрочем, Алексей тоже был гордостью института, поскольку опубликовал уже пять или шесть рассказов, а первая повесть его яростно обсуждалась на семинаре, без критики, ясное дело, не обошлось, но начхать ему было на критику, поскольку повесть взял "Новый мир" и собирался вот-вот напечатать.
А Сашка Тарасов, который сидел на стуле перед этим грозным синклитом, никакой гордостью не был, писал стихи километрами, а печатался мало, все его, безыдейного, на интимную лирику тянуло, на вредную "есенинщину". А сейчас и вообще такое открылось!..
- Все члены бюро знают суть дела? - спросил строгий Семенов.
- Все, - сказала Нина Парфенова, - давай обсуждать, чего резину тянуть.
Но строгий Семенов не терпел анархии, все в этой жизни делал последовательно, по плану.
- Скажи, Тарасов, членам бюро, откуда ты родом?
- Как будто ты не знаешь, - ощетинился Сашка.
- Я вопрос задал, - стальным тоном сказал Семенов.
- Ну, из-под Твери.
- Не "ну", а "из-под Твери". А кем был твой отец?
- Да знаешь ты!
- Слушай, Тарасов, не занимайся волокитой, отвечай, когда спрашивают, вмешался Давка Любицкий, который тоже гордостью не был, но был зато большим общественником, что само по себе звучит гордо.
- Регентом он служил, в церкви, - отчаянно, с надрывом, закричал Сашка. - Но ведь не попом же, а регентом. Голос у него, как у Шаляпина, пел он, пел, понимаете?
- Шаляпин, между прочим, эмигрант, - заметила Нина.
- Я к примеру, - успокаиваясь, объяснил Сашка.
- Научись выбирать примеры, - сказал Давка. - Но, замечу, Шаляпин в церковь не пошел.
- Шаляпин учился петь, а моему отцу не на что было учиться. Он шестой сын в семье. В бедняцкой, между прочим.
- Мы что, Шаляпина обсуждаем? - вроде бы в никуда, незаинтересованно спросил Алексей.
- Нет, конечно, - Семенов был абсолютно серьезен. - Шаляпин тут ни при чем. Более того, твоего отца, Тарасов, мы тоже обсуждать не собираемся. Нас интересует странное поведение комсомольца Тарасова.
- Дети не отвечают за грехи родителей, - тихо сказала молчавшая до сих пор Оля.
- Верно, - согласился секретарь. - Но комсомолец не имеет права на ложь. Что ты написал в анкете, Тарасов? Что ты написал про отца? Что он был крестьянином?
- Я имел в виду вообще сословие.
- Во-первых, революция отменила сословия, во-вторых, он был церковнослужителем. Да, дети не отвечают за грехи отцов, и если б ты, Тарасов, написал правду, мы бы сейчас не сидели здесь...
- И я бы тоже, - не без горечи перебил Сашка. - Черта с два меня приняли б в институт...
- Значит, ты сознательно пошел на обман?.. Грустно, Тарасов. Грустно, что комсомол узнает правду о своем товарище из третьих рук.
- Из чьих? - спросила Оля.
- Письмо было без подписи, но мы все проверили. Да и сам Тарасов, как видите, не отрицает... Я думаю, Нина права: нечего резину тянуть. Предлагаю исключить Тарасова из комсомола. Какие будут мнения?
- Я за, - сказал Любицкий.
- Я тоже, - подтвердила Нина.
- Может, лучше выговор? - робко вставила Оля. - С занесением...
- Мягкотело мыслишь, Панова, - сказал Любицкий.
- А ты безграмотен, - вспыхнула Оля. - Мягкотело мыслить нельзя.
- Мы на бюро, а не на семинаре по языку, - одернул их строгий Семенов. - Панова воздерживается, так и запишем. А ты, Алексей, почему молчишь? Ты, кажется, жил вместе с Тарасовым. Он говорил тебе об отце?
- Нет, - чуть помедлив, сказал Алексей, - он мне ничего не говорил об отце.
- Твое мнение?
- Мое? - Алексей взглянул на Олю: в ее глазах явственно читалась какая-то просьба, но Алексей не понял, какая: он не умел читать по глазам. - Как большинство: исключить.
- Ну, здесь ты, конечно, не останешься, - сказал черт.
И погас свет, и снова вспыхнул.
Алексей, сдвинув локти и прикрыв перчатками лицо, передвигался вдоль канатов. Пашка не пускал его, Пашка бил непрерывно, с отчаянной яростью, и хотя удары приходились в перчатки, они были достаточно, тяжелы. Дыхалка у него лучше, твердо помнил Алексей. Но ведь не двужильный же он, выдохнется когда-нибудь - работает, как паровой молот, лупит и лупит. Да только зря, впустую.
Алексей прочно держал защиту, а сам пас противника, все улучал момент для прицельного апперкота.
- Леха, работай! - заорал кто-то из зала. Алексей, услыхав крики, невольно расслабился и тут же пропустил крепкий удар по корпусу. Пашка прижимал его в угол, рассчитывая войти в ближний бой, но Алексей, обозлившись на себя, сильно ударил правой раз, другой - пусть тоже в перчатки, но все-таки заставил Пашку на мгновенье уйти в глухую защиту, а сам ужом скользнул мимо, вырвался в центр ринга, на оперативный простор. Здесь он себя куда свободнее чувствовал, здесь он - со своими-то рычагами - имел чистое преимущество в маневре. И тут же использовал его, словив Пашку на развороте двумя прямыми в голову. Так держать, Леха!
И в это время раздался гонг. Первый раунд закончился.
Минута передышки не повредит, с облегчением подумала невесомая душа Алексея Ивановича, лавируя, не исключено, в поясе астероидов, ныряя, быть может, в кольцо Сатурна, вырываясь, наконец, в открытый космос.
Но никакой передышки черт не позволил, а сразу воссоздал начальственный большой кабинет и некое Лицо за массивным письменным столом. Безбрежный стол этот был покрыт зеленым биллиардным сукном, и Алексей, скромно сидевший около, невольно подумал, что, если приделать лузы, на столе вполне можно гонять шары, играть в "американку" или в "пирамидку". Но так он, Алексей, мог только подумать, а сказать вслух ничего не мог, поскольку на сукне лежала толстая рукопись его предполагаемой книги, а Лицо, уложив пухлую длань на рукопись, стучало по ней пальцами и отечески приговаривало:
- Неплохо, молодой человек, совсем неплохо, и у товарищей такое же мнение. Будем издавать вне всяких планов.
- Спасибо, - вежливо сказал Алексей и скромно отпил крепкого чайку из стакана в подстаканнике, стоявшего не на главном столе, а на второстепенном, маленьком, уткнувшемся в необъятное и темное пузо большого, как теленок в корову.
- Вам спасибо, - усмехнулось Лицо. - Мы должны работать с теми, кто идет нам на смену... Да, кстати, а кто идет нам на смену?
- Кто? - спросил Алексей, потому что не знал, как ответить на довольно странный вопрос.
И в самом деле: кто идет? Он, Алексей, и идет...
- Я вас спрашиваю, Алеша, вас. Вы же лучше знаете своих ровесников... Кто еще, по-вашему, сочетает в себе... э-э... дар, как говорится, Божий с идеологической, отметим, и нравственной зрелостью?
Кто еще - это значит: кто, кроме Алексея. А кто _кроме_?
- Не знаю, - пожал плечами Алексей. - Разве что Семенов.
- Семенов - это ясно, - с легким нетерпением согласилось Лицо. - О Семенове речи нет, его новая пьеса выдвинута на премию. Да он не так уж и молод: за тридцать, кажется?.. А из молодых, из молодых?
Алексей напряженно думал: кого назвать?
- Оля Панова хорошие рассказы пишет.
Невесть почему черт оборвал эпизод на полуфразе, не дал договорить, додумать, попасть в "яблочко".
Алексей сидел на табуретке в углу ринга, тренер протирал ему лицо мокрой губкой, выжимал воду в стоящее рядом ведро.
- Раскрываешься, парень, - сердито говорил тренер, - даешь бить. Не уходи с центра, не позволяй прижимать себя к канатам. Раунд ничейный, но симпатии судей на стороне Талызина: он хоть и впустую, но все-таки работает. А ты выжидаешь, бережешься. Надо наступать. Щупай его левой, заставь самого раскрыться, навяжи свою тактику.
- Я же поймал его пару раз, - обиженно сказал Алексей.
- Мало, - рявкнул тренер. - Иди в атаку, бей первым. Он не выдержит, сорвется, начнет молотить, тут ты его и уложишь. У него дыхалка лучше, а у тебя удар правой...
Гонг!
- В атаку! - тренер нырнул за канаты.
И Алексей вновь очутился возле стола-коровы.
- Панова... - Лицо чуть заметно поморщилось. - Хорошие рассказы этого, Алеша, мало. Хорошие рассказы нынче пишут многие.