Выгоревшая на солнце бумага – и та имеет более темный цвет. Я не могу себе представить, во что такое он мог вляпаться.
Он вздохнул и взъерошил волосы.
– Я думаю, он должен немного поспать. Когда он будет в состоянии говорить, то даст нам знать.
– Да. Знаешь, что он хочет? «Баттерфингер», черт побери! – Он остановился, смотря, как жена достает из буфета тарелки и расставляет их на обеденном столе, а затем пошарил в карманах и достал несколько монет. – Может, съездить в магазин, пока он не закрылся, и купить ему парочку? Может, ему станет полегче. Идет?
Рамона согласно кивнула головой.
– Я накрою на стол через десять минут.
Джон вытащил из кармана ключи от машины и вышел. Рамона продолжала стоять у печки, пока не услышала шум отъезжающей машины. Затем она сняла кастрюли с конфорок, попробовала кукурузные лепешки и поспешила в спальню, на ходу вытирая мозолистые руки о фартук. Она остановилась у кровати и взглянула на сына глазами, сверкающими как полированный янтарь.
– Билли, – тихо позвала она.
Он дернулся, но не ответил. Рамона коснулась ладонью его щеки.
– Билли, нам нужно поговорить. Быстро, пока не вернулся отец.
– Нет… – всхлипнул тот, прижавшись лицом к подушке.
– Я хочу знать, куда ты ходил. Я хочу знать, что произошло. Билли, пожалуйста, посмотри на меня.
Несколько секунд спустя он повернул голову так, чтобы видеть мать уголком распухшего от слез глаза. Его все еще сотрясало от рыданий, которые он не мог остановить.
– Я думаю, что ты пошел туда, куда твой папа запретил тебе ходить. Да? Я думаю, ты ходил в дом Букеров. – Мальчик напрягся. – Если не вовнутрь, то очень близко от него. Правильно?
Билли дрожал, схватившись руками за покрывало. Слезы снова потекли у него из глаз, словно внутри них прорвалась плотина. В отчаянии он проговорил сквозь слезы:
– Я не хотел ходить туда, я обещал, что не буду! Я не плохой! Но я слышал…
Я слышал…
Я слышал…
Это в подвале, и я…
Я захотел посмотреть, что там такое, а там…
Там…
Ужасно!
Его лицо мучительно перекосилось, и Рамона, обняв его, чтобы успокоить, почувствовала, как бешено стучит его сердце. Но ей необходимо было разобраться в случившемся до того, как вернется Джон, и поэтому она продолжила расспросы.
– Что ты видел?
– Нет! Не могу…
Не могу сказать. Пожалуйста, не спрашивай.
– Что-то в подвале?
Билли содрогнулся. Видение, возникшее в его мозгу, было сплошным гадким кошмаром, обрушившемся на него как мокрая гнилая тряпка.
– Ничего я не видел!
Рамона взяла его за плечи и внимательно поглядела в заплаканные глаза.
– Твой папа через несколько минут вернется. В душе он добрый человек, Билли, и я люблю в нем эту доброту, но я хочу, чтобы ты запомнил вот что: твой папа напуган, и он не воспринимает то, что боится, потому что не понимает этого. Он любит нас; он любит тебя больше всего на свете, и я люблю тебя так, как ты и не догадываешься. А сейчас ты должен довериться мне, сынок. Это…
То, что ты видел, разговаривало с тобой?
Взгляд Билли остекленел. Он с усилием утвердительно качнул головой, и из его полуоткрытого рта на одеяло потекла струйка слюны.
– Я так и думала, – тихо проговорила Рамона. Ее глаза сияли, но вместе с тем на ее лице была видна глубокая озабоченность и ожидание скорой беды. Он всего лишь маленький мальчик, подумала она, он еще недостаточно крепок! Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться.
– Я люблю тебя, – сказала она сыну. – Я всегда буду рядом с тобой, когда в этом будет необходимость…
Гудок парового свистка лесопилки и стук входной двери слились в единое целое, заставив их вздрогнуть.
– Ужин еще не остыл? – с порога спросил Джон.
Рамона поцеловала сына в щеку и уложила его голову обратно на подушку; Билли снова свернулся клубком и уставился невидящим взглядом в стену. Шок, подумала она. Я тоже была в таком состоянии, когда это случилось со мной в первый раз. За ним надо присматривать несколько дней.
Когда Рамона подняла глаза, Джон стоял в двери. В правой руке он держал два «Баттерфингера», а левой опирался на косяк. Рамона понимала, что это игра ее воображения и, возможно, тусклого вечернего света, но ей показалось, что пока он ездил в город, то постарел на десять лет. Его глаза выглядели больными. На его губах промелькнула усталая улыбка, когда он подошел к кровати и предложил Билли конфеты.
– Получай, сынок. Тебе лучше?
Билли с благодарностью взял конфеты несмотря на то, что был не голоден и не понимал, с чего это отец купил ему их.
– У тебя лицо как пуфик, – сказал Джон. – Наверное, ты в лесу не туда свернул и увидел змею, а? – и не дожидаясь, пока Билли ответит, добавил: – Ну, ладно. В следующий раз смотри под ноги. Не надо пугать до полусмерти бедную маленькую гремучку.
Первый раз за день на губах Билли появилась слабая улыбка. С ним будет все нормально, подумала Рамона.
– Я пойду накрывать на стол, – сказала она, тихонько коснулась щеки сына, и прошла в холл мимо Джона, который неожиданно отпрянул от нее, как от зачумленной.
Когда Рамона повернула на кухню, то увидела лежащую на стуле стопку пыльных учебников.
10
Как только жемчужно-белый «Кадиллак» выпуска пятьдесят восьмого года, сияя навощенными дверьми и выступающими словно хвост марсианского звездолета задними килями, въехал на подъездную дорогу к отелю «Татвайлер» в центре Бирмингема, по мраморным ступеням к нему сразу же заспешил пожилой швейцар-негр в темно-красной униформе и фуражке, пытаясь угадать, кто расположился на заднем сиденье шикарного лимузина. Проработав более двадцати лет в «Татвайлере» – лучшем отеле Алабамы – он привык к знаменитостям и с первого взгляда на «Кадди» понял, что за тонированными стеклами автомобиля сидит, по его выражению, «американский сахар». Он заметил блестящий хромированный орнамент на капоте в виде двух сплетенных молящихся рук. Сойдя на тротуар, он протянул свою слабую руку, желая помочь пассажиру выйти.
Однако не успел он коснуться ручки, как дверь словно по волшебству распахнулась и из машины высунулся гигантских размеров мужчина в ярко-желтом костюме, ослепительно белой рубашке и белом шелковом галстуке. Мужчина выпрямился во все свои шесть с лишним футов, и его грудь стала напоминать желтую стену.
– Великолепное утро, не правда ли? – пророкотал мужчина. На его высокий лоб падали пряди светлых волнистых волос. Его приятное лицо имело квадратные очертания, что придавало ему сходство со Щелкунчиком, готовым крушить орехи великолепными белыми зубами.
– Да, сэр, конечно, – согласно кивнул швейцар своей серой курчавой головой, заметив, что пешеходы на двадцатой улице стали оглядываться, загипнотизированные силой, исходившей от голоса мужчины.
Заметив, что он стал центром внимания, мужчина засветился как солнце в июньский день и сказал, обращаясь к водителю «Кадиллака», молодому парню в льняном костюме:
– Припаркуйте ее за углом.
Длинный прилизанный автомобиль как ленивый лев съехал с тротуара.
– Да, сэр, хороший день, – повторил швейцар, не в силах оторвать взгляд от этого ослепительного костюма.
Мужчина ухмыльнулся и полез во внутренний карман плаща, переброшенного через руку. Швейцар тоже ухмыльнулся – «американский сахар!» – и подался вперед с готовым сорваться с губ «благодарю вас, сэр». В его руку вложили бумагу, а затем гигант, преодолев в два шага мраморную лестницу, как золотой локомотив, скрылся в дверях.