Под утро стало легче, беспамятнее, и, проснувшись, Никифоров не сразу понял, что он и где. Голые стены, петухи истошно орут, во рту скверно - зачем?Он сел, соображая. Ага, практика, келья студента. Который, интересно, час?Опять переходы, сумрак. А в зале светло. Ерема, видно, ушел уже, нигде не видно. Никифоров прошел мимо, не до того. Роса обильная, ноги от нее зудились, брезентовые тапочки стали темными.Покончив с делами неотложными, он стал искать рукомойник. Не то, чтобы Никифоров был чистюлей, но хоть раз в день руки сполоснуть нужно?Пришлось идти к колодцу. Вода глубоко, вертеть пришлось долго, пока вытянул ведро. Даже кружки нет, неловко, но он справился и, освеженный, захотел пробежаться, покрутиться на турнике, просто расправить плечи. А плечи - ничего, мускулатуру он наращивал регулярно, отец за этим следил, утверждая: "кем бы ты не был, бойцом быть обязан". Надо бы в саду место выбрать, где отжиматься. Пятьдесят раз утром, пятьдесят раз вечером. С вечера и начнет.Солнце едва поднялось. Отсюда, сверху, видно было, как выбегали на двор люди, все по нужде, и колодезные вороты перескрипывались каждый на свой лад. А он рано встал, едва не раньше всех. Знай наших! Стало еще веселей, и вкус поганый во рту прошел совершенно от листа щавеля, что нашелся неподалеку. Огородик поповский. Захирел, зарос чертополохом, а все-таки польза.От щавеля захотелось и поесть. Со вчерашнего много, много чего осталось.В зале он первым делом поглядел Ерему. Нет парня, не видно. Ушел в эту, как ее? Шуриновку? И ладно.Остатков хватило на сытный, тяжелый завтрак. Жаль только, сухомятка. Что ж дальше делать?В дверь постучали.- Еремки нет у вас, студент? - девица из сельсовета заглянула, любопытствуя.- Да он собирался уйти, вроде, - Никифоров оправил на себе одежку, смахнул за окно крошки.- Должен был меня сначала дождаться, - Клава и сердилась, и улыбалась. Чему? Ничего смешного. Сажа у него на носу, что ли? По простоте улыбается, по глупости, из бабьего интересу.- А вы тут один ночью спали?- С кем же мне спать еще? - сказал и покраснел, вышло двусмысленно. Клавка так и прыснула.- И не боялись?- Чего?- Некоторые боятся. Ночью прийти сюда - самый страшный спор раньше был. Кто из парней решался, полгода потом хвастал.- Суеверия, - хотелось говорить и говорить, но вот о чем?- Вы городской, с понятием, а у нас темных много. Комсомольцы боролись с предрассудками, Аля... - она запнулась. - Мне к ней надо, а то придет дядя Василь.- Он вам... он тебе дядя?- Троюродный. В селе каждый, почитай, кому-нибудь да родня. Так я пойду, сказала она полувопросительно но и как-то... нехотя? дразняще?Никифоров подумал немножко и пошел вслед за ней.- Куда он ее задевал? - Клава искала что-то, больше глазами.- Что задевал?- Да тетрадь, писать в которую.- Дайте, я посмотрю, - Никифоров подошел к гробу, дыша осторожно, еле-еле.Тетрадь лежала рядом, около матерчатой звезды, сейчас выглядевшей довольно невзрачно.- Вот она.- Ой, спасибочки, - она непритворно обрадовалась. Или притворно? - Вы дышите, дышите, здесь покойники не пахнут долго.- Да я... я ничего... От холода?- Воздух такой. Знаете, тут раньше даже мощи были, потом их выбросили, а в раку героя гражданской войны положили, и он неделю пролежал, тоже летом, и совсем-совсем никакого запаха не было. От сухости, и селитра в воздухе растворена, нам объясняли. Только потом оказалось, что он совсем не герой, а как раз наоборот, беляк.- Правда?- Да, а раку в подвалы спрятали. Или еще куда, не знаю.- Подвалы?- Да, под нами. Только глубоко. Видите, какая она?Пришлось посмотреть. Действительно, будто спит. Даже кажется, что вчера бледнее была.- Ну, молодежь, настроение боевое? - Никифоров вздрогнул, Василь подошел тихо, совсем неслышно.- Ты, Клавка, оставайся здесь, а нам с товарищем Никифоровым потолковать нужно.
Дело есть, - они прошли под яблоньку.- Какое дело? - Никифоров спросил бодро, как и должно молодому комсомольцу.- Да так я, нарочно сказал. А то уболтает она тебя. Хорошая девка Клавка, но... Ты-то как?- Я... я хорошо, а что?- Спалось на новом месте нормально, клопы не мучили, блохи?- Нет, ничего.- Ну и хорошо. А Еремка где?- Ушел, наверное, он мне говорил...- Насчет дядьки, знаю. Пойдем, позавтракаем.Завтракали они в доме товарища Купы.- Сам он спозаранку в сельсовете. Не такой товарищ Купа человек - о долге, о работе забыть, - завтрак был скудный, кружка кислого молока да черствый хлеб, но Василь и это ел в удовольствие. Пришлось из вежливости подобрать до крошки.- А дело вообще-то есть. И людей поближе узнаешь, - Василь достал планшетку, повесил на плечо. - По коням, молодцы.Делом оказалась подписка людей на Индустриальный заем. Приходили на виноградники, и Василь начинал обстоятельную беседу. До середины мало кто выдерживал, хмуро, невесело, но - подписывались. Заминка вышла на четвертом селянине.- Ну как, будем подписываться на сто, или пожлобимся, остановимся на восьмидесяти?Мужик, большой, степенный, продолжал работать работу.- Чего призадумался, Николаич?- Ты, Василь, у нас вроде как барин. Барин Дай-дай. Ходишь и оброки выколачиваешь. Только оброки эти нигде не записаны. Что положено по закону, то отдаю, а лишнего - шалишь.- Сам шалишь, братец. Генеральной линии не понимаешь, или так... придуриваешься?- На то времени нет. А линия такая - обогащайтесь, не слыхал? Кто работать не ленив, жить по-людски должен. У меня твоих бумажек заемных - по горло. Хватит, пора и честь понять.- Эх, Николаич, Николаич, не я ж те займы придумываю. Их сверху спускают, - Никифоров видел, что Василь зол, но крепится.- В кулак пусть спускают, коли приспичило, а мне тот заем без надобности.- Как хочешь. Неволить не могу. Страна и без твоих денег проживет, а вот ты... Пожалеешь, грызть землю будешь, да поздно.- Ты не пугай, не пугай. Возьму, не возьму - едино, как повернется, так и выйдет. Сможете, так все заберете, но сам я вам не поддамся.- Заберем, придет время.- Вижу, не терпится. А знай, это пока я здесь, то все - добро. У тебя ж да других нищебродов добро прахом пойдет, с голоду пухнуть станете.- Поговори, поговори... Договоришься...Они пошли прочь. Внезапно Василь подмигнул:- Видишь, заядлый какой. Сам себе вред делает. Я тебя сюда специально привел, чтобы видел - ненавидят нас и власть нашу. Одни поумнее, молча, а Николаич вслух. Ничего, терпят их до срока...- Долго будут терпеть?- Тебе в городе виднее должно быть. Думаю, кончается их время, кончается, оттого и лютуют. Помимо Али-то у нас еще четверо за год пропали.- Как - пропали?- А сгинули. Кто говорит, в город ушли, за лучшей долей, да пустое. Не те ребята, чтобы тайком, воровски, сбегать. Аля наша верховодила, ее тоже... Знать бы кто.- Найдут, может быть.- А не найдут - все ответят. Я ведь не просто хожу, на заем подписываю, я им в самое нутро смотрю. Не отвертятся. И ты смотри, вдруг чего да приметишь, глаз свежий.- Буду, - хотя что он может приметить? Сыщицкие книжки Никифоров любил, у него была стопочка, старых, еще дореволюционных, с ятями - Ник Картер, Шерлок Холмс, Видок, затертых, пахнувших особо, отлично от, скажем, учебников. Но книжки книжками, а на самом деле никто ведь не скажет при нем, мол, я убил...- Я имею ввиду, кто агитацию против колхозов вести начнет, против власти советской. Из них вражина, запугать хочет.- Буду, - только и повторил Никифоров.- То я так, на всякий случай, - они сидели на скамейке у сельсовета, люди, что проходили мимо, здоровкались, узнаваемо смотрели на Никифорова и шли дальше. Мало людей. День рабочий, но кому-то справка нужна, другому выписка, третьему еще что-нибудь.