Сегодня Якин высказал мысль:
— Послушай, а может, мальчика‑то и не было?
— Какого мальчика? — не понял я. — О чем ты?
— О нейтриде, который мы, кажется, не получим. И вообще, не пора ли кончать? Собственно, в истории науки уже не раз бывало, что исследователи переставали верить очевидным фактам, если эти факты опровергали выдуманную ими теорию. Никогда ничего хорошего из этого не получалось… За полгода мы, в сущности, ничего нового не получили — ничего такого, что приблизило бы нас к этому самому нейтриду. Понимаешь?
— Как — ничего? А вот смотри, кривые спада радиации!
Я не нашелся сразу, что ему возразить, и стал показывать те кривые спада радиоактивности при замедленной скорости мезонов, которые только что рассчитал и нарисовал.
Яшка небрежно скользнул по ним глазами и вздохнул;
— Эх, милай!.. Природу на кривой не объедешь. Даже если она нарисована на миллиметровке. Полгода работы, сотни опытов, сотни анализов — и никаких результатов! Понимаешь? Уж видно, чего нет, того не будет… Факты против нейтрида! Понимаешь?
Сзади кто‑то негромко кашлянул. Мы обернулись. Голуб стоял совсем рядом, возле пульта, и смотрел на нас сквозь дым своей папиросы. Яшка густо покраснел (и я, кажется, тоже).
Иван Гаврилович помолчал и сказал:
— Эксперименты, молодой человек, это еще не факты. Чтобы они стали непреложными фактами, их нужно уметь поставить… — и отвернулся.
Ох, как неловко все это получилось!
15 января. Вот и Новый год прошел. На улице снег и даже мороз. В лаборатории, правда, снега нет, но холод почти такой же собачий, как и на улице. Во‑первых, потому, что эта чертова стеклянная стена не оклеена и от нее отчаянно дует. Во‑вторых, потому, что не работает мезонатор: когда он работал, то те сотни киловатт, которые он потребляет от силовой сети, выделялись в лаборатории в виде тепла, и было хорошо. Теперь он не включен.
— Наша горница с богом не спорится! — смеется Иван Гаврилович и потирает посиневшие руки.
А не работает мезонатор вот почему: мы с Сердюком ставим в камере тормозящие электроды, чтобы получить медленные мезоны. Работа, как у печников, только несколько хуже. Сперва пытались установить пластины электродов “механическими пальцами”, с помощью манипуляторов. “Не прикладая рук”, — как выразился Якин. Ничего не вышло. Тогда плюнули, разломали бетонную стену и полезли в камеру. Работы там всего на три‑четыре дня, но беда в том, что от многократных облучений бетон внутри камеры стал радиоактивным, И, хоть мы и работаем в защитных скафандрах, находиться в камере можно не больше часа, да еще потом по медицинским нормам полагается день отдыхать дома, Нужно, чтобы организм успевал справиться с той радиацией, которую мы впитываем за час, иначе возникнет лучевая болезнь.
Мы не прочь поработать бы и больше: в сущности, ведь эти медицинские нормы взяты с большим запасом; но Иван Гаврилович после часа работы неумолимо изгоняет нас из камеры, а затем и из лаборатории. Так и ковыряемся: час работаем, день отдыхаем. Темпы!
Яшка сперва работал с нами, потом стал отлынивать. С утра зайдет в лабораторию, покрутится немного и уходит в библиотеку “повышать свой научный уровень”. Видно, нервы не выдержали — боится облучиться. Да и не верит он уже в эти опыты… Что ж, заставить его мы не можем, пусть работает, “не прикладая рук”.
После того разговора они с Голубом делают вид, что не замечают друг друга.
2 февраля. Боже, почти месяц возимся с этой проклятой камерой! Сколько опытов можно было бы сделать за это время! Вот что значит не предусмотреть эти электроды вовремя.
Интересно: прав я или не прав? Верный это выход — медленные мезоны — или нет? В теории как будто “да”, а вот как будет на опыте?
22 февраля.
Уф‑ф! Наконец закончили: установила пластины, замуровали стенку камеры. Вы хотели бы завтра же, немедля, приступить к облучениям, Николай Самойлов? Как бы не так!
Теперь пять дней будем откачивать воздух из камеры, пока вакуум снова не поднимется до десять в минус двенадцатой степени миллиметра ртутного столба. Фантастический, непревзойденный вакуум должен получиться.
1 марта. Сердюк посмотрел на приборы, небрежно кивнул: “Имеем лучший вакуум в мире…”
Итак, все отлажено, подогнано. Пучок мезонов можно затормозить и даже остановить совсем — голубой лучик расплывается и превращается в прозрачное облачко. Ну, теперь уж вплотную приступаем к облучениям.
2 марта. Болит голова. Уже половина второго ночи, нужно ложиться спать. Не засну…
Яшка не зря сидел в библиотеке целыми днями. Высидел, черт, выискал, что надо… Впрочем, при чем здесь Яшка?
Сегодня в десять часов — только что включили мезонатор — он подошел и с безразличным видом (дескать, я был прав, но, видите, не злорадствую) положил передо мной на стол журнал, открытый посередине. Это был январский номер “Физикал ревью” (американское физическое обозрение). Я стал разбирать заголовок и аннотацию:
Г.‑ДЖ. ВЭБСТЕР. ОБЛУЧЕНИЕ ОТРИЦАТЕЛЬНЫМИ ПИ‑МЕЗОНАМИ
Сообщается о проведенной в институте Лоуренса экспериментальной работе по облучению минус‑мезонами различных химических элементов… Опыты показывают, что возбуждение облученных мезонами ядер уменьшается вместе с энергией бомбардирующих мезонов… Однако по мере приближения скорости мезонов к скоростям обычного теплового движения частиц (сотни километров в секунду) мезоны начинают рассеиваться электронными оболочками атомов и не проникают внутрь ядер… Облучаемые препараты калия, меди и серы в этих случаях оставались нерадиоактивными…
Дальше английские слова запрыгали у меня перед глазами, и я перестал их понимать.
— Не утруждайся, я сделал перевод. — Яшка протянул листки с переводом статьи.
Я стал читать, с трудом заставляя себя вникнуть в смысл закругленных академических фраз. Впрочем, это уже было излишне. И так ясно, что медленные минус‑мезоны, которые были нашей последней надеждой в борьбе за нейтрид, ничего не дадут.
Так вот почему в моих расчетах получалось, что медленные мезоны действительно не вызывают радиоактивности в облученном веществе! Они не возбуждают ядро просто потому, что не проникают в него. Потрясающе просто! О идиот! Не понять, не предвидеть…
Собрались все. Якин читал вслух перевод статьи. Иван Гаврилович снял очки и из‑за плеча Яшки смотрел в листки; он постепенно, но густо краснел. Сердюк без нужды вытирал платком замасленные руки. Оксана еще не поняла, в чем дело, и тревожно смотрела на Якина… Понятно, почему краснел Голуб: он, как и я, не предусмотрел этого. Мы забыли об электронных оболочках ядра — ведь при облучении частицами больших энергий ими всегда пренебрегают…
Словом, мы тотчас же прекратили опыт и стали готовить новые препараты: кусочки калия, серы и меди. Загрузили их в мезонатор все вместе, стали облучать. Расплывчатое облачко “медленных” мезонов окутало три маленьких кубика в фарфоровой ванночке синеватым туманным светом. Облучали четыре часа — до конца работы, потом вытащили, чтобы измерить радиоактивность. Но измерять было нечего: образцы остались нерадиоактивными, будто бы и не были под мезонным лучом…
Когда возвращались в общежитие, Яшка хмыкнул и сказал:
— “А ларчик просто открывался”, как говаривал дедушка Крылов. То, что вы с Голубом считали вожделенным нуль‑веществом, не дающим радиации после облучения, оказалось не мифическим нейтридом, а обыкновенным, вульгарным стабильным веществом. Нуль‑вещество — это просто медь, вот и все!
— “Вы с Голубом”? — переспросил я.