На ветвях деревьев, унизанных курами, точно соревнуясь друг с другом, старательно драли горло петухи. Вдруг мы услышали ужасающий вопль.
— Это Машико кричит, — сказал Илико. — Неужели извещение о сыне получила, несчастная?..
Мы ускорили шаг.
— Угораздило же проклятую сдыхать в моем дворе! — причитала Машико. — Попробуй теперь убеди этого одноглазого, что я тут ни при чем!
Охваченный страшным предчувствием, Илико выронил мешок и, сразу обессилев, опустился на землю. Я стремглав помчался ко двору Машико, подбежал к плетню — застыл от ужаса: у самой калитки лежала и жалобно похрюкивала похудевшая до неузнаваемости Серапиона. Тут же валялось двенадцать крохотных поросячьих трупов!
— Что случилось, Машико? — с трудом выговорил я.
— Несчастье, несчастье, Зурикела. Вот тут через дыру в заборе пролезла — и пожалуйста… Сколько раз я предупреждала его: приглядывай, старый черт, за свиньей, не позволяй ей лазить куда вздумается! Не послушался, окаянный!.. Теперь пусть локти кусает! Собрались соседи — пострадавшие, сочувствующие и просто любопытные. Последним во двор пришел Илико. Побледневший, осунувшийся, он долго смотрел на Серапиону, потом снял шапку, в сердцах швырнул ее на землю и сказал:
— Где твоя справедливость, господи?! Совести у тебя нет! Что мне теперь делать?
— Крепись, Илико! — раздались ободряющие голоса. — Ничего ведь страшного не случилось: свинья жива, и все будет в порядке! При ее-то темпераменте!..
— А как быть с кредиторами? — сокрушался Илико.
— Обойдется как-нибудь…
— Соседи, люди добрые, согласны ждать до следующего опороса? — обратился Илико к кредиторам.
Наступило неловкое молчание.
— Ну как, подождем? — спросил кто-то.
— А что ты с ним поделаешь? Не отбирать же у него теперь кукурузу! Да и черта с два он ее отдаст! Кругом захохотали. Даже Илико улыбнулся. Инцидент близился к благополучному концу. Но тут неожиданно в толпу ворвался разъяренный Серапион Сепертеладзе.
— Эй ты, черт одноглазый, — набросился он на Илико, — последний раз предупреждаю: или перемени имя своей проклятой свинье, или я за себя не ручаюсь! При свидетелях заявляю!
— Ты что, пьян или белены объелся! Чего орешь?! — огрызнулся Илико.
— Он еще спрашивает! Половина села собралась у моего дома, — слышали, говорят, Серапион разрешился поросятами! Бабы к жене лезут с соболезнованиями!.. А он еще спрашивает!.. Убью обоих — и тебя и Твою паршивую свинью!..
Толпа покатывалась со смеху, и вместе со всеми хохотал Илико. Вырывавшегося из рук Серапиона насилу отвели домой.
— А поросята-то оказались самками… Все двенадцать… — проговорил Илико и искоса поглядел на Кучулию Цинцадзе.
Соседи понемногу разошлись. Остались только я, Илларион, Илико и Серапиона.
— Погубила она меня, — сказал Илико.
— Пойдем-ка домой, — сказал Илларион.
— Пойдем, Илико! — сказал я.
В ту ночь мы справили поминки по безвременно погибшим поросятам…
АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ
Шло время. Дни, не похожие друг на друга, как испеченные в золе бабушкины лепешки, сменялись днями. И каждый новый день приносил новую радость. Отцы, мужья, сыновья, братья возвращались в родные дома.
Из нашей семьи на фронте не было никого, но я каждый день вместе со всеми выходил на дорогу встречать грузовики, на которых возвращались в село раненые и увешанные орденами бойцы. Вместе с друзьями я обнимал и целовал их.
Незнакомые смущенно улыбались, знакомые ласково трепали меня по щеке и замечали, что я здорово вырос и возмужал. Радость, счастье и мир, неожиданно покинувшие наше село четыре года назад, вновь возвращались к нам. И село встречало их, как встречает мать давно потерянного и вновь обретенного сына.
Шла весна 1945 года…
Под щедрыми лучами солнца цвела пробудившаяся природа. Вдали, на склонах бархатистых гор, паслись стада.
Воздух был наполнен ароматом полевых цветов.
В школе занятий уже не было. Мы готовились к выпускным экзаменам.
Я и Мери с утра шли на край села, к старой заброшенной мельнице, усаживались в тени огромного орехового дерева и занимались.
Вот и сегодня мы сидим под деревом и готовимся к грузинскому языку.
— Стихи ты должен знать наизусть, — говорит Мери. — Вот послушай — это Галактион.
В сердце мечта таится, Небо — полоской ясной. Юноша: «Стой, девица!» Девушка: «Сгинь, несчастный!»
— Моя бабушка здесь бы сказала: чтоб ты провалился сквозь землю, бессовестный, — говорю я.
Мери смеется и закрывает мне рот рукой — не мешай, мол.
Потом я читаю свои любимые стихи, которые, хотя их и нет в программе, я обязательно прочту на экзамене:
На Ксани и Арагви снова Луга окрестные в цветах, И терпкой патокой медовой Опять кипят твои уста.
Мери сидит, обхватив колени руками, и смотрит куда-то вдаль, в бездонную синеву неба, где плывут еле заметные белые хлопья облаков.
Через тысячу лет я тебя призываю, иди, Стану горсткою пепла я в молниях жарких твоих… — продолжаю я.
— Ты, я вижу, опять стихи сочиняешь?! — раздалось вдруг у самого моего уха.
Я подскочил словно ужаленный и обернулся. Передо мной стоял улыбающийся Илларион.
— Мы к экзаменам готовимся. Здравствуй, Илларион!
— Вижу, вижу, как вы готовитесь… Ну, здравствуйте! — Илларион сел.
— Как у вас идут дела?
— Заканчиваем, дядя Илларион, — ответила Мери.
— Заканчиваете или только начинаете?
— Что ты, Илларион! Остался всего один экзамен! — сказал я.
— Э, дорогой мой, экзамены у вас только начинаются! Ты, пожалуйста, не прикидывайся простачком?..
Я прекрасно понял Иллариона, но сделал наивное лицо и пожал плечами.
Илларион сначала долго, старательно ковырял палкой землю, потом поинтересовался, есть ли у меня табак. Узнав, что нет, достал свой, не спеша скрутил самокрутку, затянулся, выпустил длинную струю дыма и вдруг произнес речь, подобно которой я никогда еще от него не слышал:
— Человеческая жизнь, дети мои дорогие, похожа на мельницу. Видите то колесо? Колесо — судьба, а вода, бегущая по желобу, жизнь человека. Вода — великая сила, дети. Вода сильнее огня, сильнее ветра, вода сверлит камень. И как ты направишь эту силу, так и будет вертеться мельничное колесо… Разный народ приходит на мельницу — один за мукой, другие за крупой, третьи и вовсе без дела сидят целый день, прислушиваются к грохоту жерновов и уходят… Помимо, построили мы колхозную мельницу и пустили по желобу нашу речушку Лаше. Билась, билась вода, да так и не сумела сдвинуть колесо с места — силенок не хватило. Тогда мы подвели второй рукав реки, и пошло дело! Завертелось колесо, да еще как! Понимаете, к чему я это говорю? Две реки — это надежнее, вернее!.. Вот вы скоро заканчиваете среднюю школу и собираетесь, конечно, продолжать учебу… Это хорошо, но… В городе люди почему-то быстро забывают родное село, друзей, товарищей… Ты поедешь в город, дочка? — вдруг обратился Илларион к Мери.
— Вряд ли, дядя Илларион… Не сумею..
— Ну тогда еще ничего! Значит, и Зурико не сбежит от нас! — Илларион похлопал меня по плечу и встал.
Мери смущенно потупилась.
— Весь мир открыт для вас, дети, весь мир. А мы с Илико, как этот старый камень, — сказал Илларион и показал на брошенный посреди двора мельничный жернов. Большая серая ящерица взобралась на него и, зажмурившись, нежилась на солнце…
…Аттестаты зрелости вручали нам в торжественной обстановке, на чаеприемном пункте, который в особых случаях служил также клубом.
Духового оркестра в нашей школе не было, поэтому играть туш пригласили из района похоронных оркестрантов.