Икая и пошатываясь, он произнес следующий монолог:
— В этом монастыре иранский шах Аббас… Знаете, почему двадцатикопеечная монета называется «абаз»?..
Шах обезглавил двадцать десятков грузинских монахов!.. А почему?.. Двести монахов — это… это немало!..
А бабушка шаха была грузинкой!.. Да!.. Там в яме сидел один монах… Не ел… не пил… Почему?..
— Послушай-ка, друг! — не вытерпел Шота. — Ты монах или лектор? Что ты к нам пристал со своими «почему»? А черт его знает, почему! Скажи сам — почему?!
— И скажу!.. Все скажу!.. Очень даже просто… Так за кого мы сейчас пьем?.. Выпьем за бога!.. Почему Пожелаем ему здоровья, счастья, сто лет жизни и осуществления всех его желаний на сто процентов!.. За этот дом!.. Дай бог хозяевам веселой жизни… Двенадцать сыновней и двенадцать дочерей… Иисус Христос и двенадцать апостолов… Я — монах… Почему?..
Ик!..
Монах уснул, так и не успев ответить на свое последнее «почему»… Я же знал, что на свете не было женщины, которая согласилась бы выйти за этого прямого потомка питекантропов, и ему оставалось волей-неволей пойти в монахи…
Настал мой черед. Я налил вино и начал:
— Да здравствует солнце!
— Какое там еще солнце? Ночь сейчас! — поправил Шота.
— А я вижу солнце! — упрямо повторил я.
— Молодец! — одобрил Отар.
— Я вижу солнце! И вы должны видеть его, если, конечно, вы не слепые!
— Ну, конечно, видим! — согласился Нестор и взглянул на луну.
— Нет, это — луна, а вы должны видеть солнце! — запротестовал я.
— Ты просто пьян! — сказал Нестор.
— Я — Шио Мгвимели!
— Ты Зурикела Вашаломидзе! — сказал Нестор.
— А ты — Серапиона!
Нестор не знал, кто такая Серапиона, и поэтому не обиделся.
— Я иду домой! — заявил я и встал.
— Иди, — согласился Отар, — вот так, по тропинке, будет короче!
— Цира, ты пойдешь со мной? — спросил я.
— Почему она должна идти с тобой? — привстал Отар.
— Тебя не спрашивают! — огрызнулся я.
— Цира, неужели ты пойдешь с этим дураком? — спросил Отар Циру.
— Я останусь здесь! — сказала Цира.
— Со мной? — спросил Отар.
— Нет, со всеми!
— А что, Отар — это все? — съязвил я.
— Почему — Отар? Вот и Нестор здесь…
— Нестор спит!
— Значит, она остается со мной! — сказал Отар.
— Ты сейчас заснешь! — сказал я.
— И не подумаю! — ответил Отар и громко зевнул.
— Нет, заснешь!
— Цира, мне заснуть?
— Если хочешь спать — засни!
Отар прилег на траву и сразу уснул.
— Засни и ты, Зурико… Голову положи вот сюда, мне на колени…
— Цира, я хочу вина!
— Пей, — она подала мне стакан.
— Цира, ты красивая девочка!
— Знаю…
— А я обезьяна!
— Знаю…
— Почему же ты меня любишь?
— Не знаю…
— Да здравствует незнание! Да здравствуют двойки! Да здравствуют Илико, Илларион и моя бабушка!
— Надоел ты со своим Илларионом! — проворчал проснувшийся Отар.
— Цира, пойдем со мной, — сказал я.
— Куда?
— Никуда… Пойдем?
— Боюсь!
— Не бойся!
Цира медленно последовала за мной.
— Зурико!
— Что, Цира?
— Зурико, почему ты молчишь? Мне стыдно, очень стыдно… Ведь ты любишь меня? Почему же ты не хочешь мне сказать?..
— Цира, ты чудесная девушка!
— Это ты уже сказал!
— Цира, ты не любишь меня… Я сейчас пьян, а когда я пьян, я всегда говорю правду… Ты… Я… Ты красивая девушка… Я не хочу, чтобы ты любила меня… Ты знаешь, я недостоин твоей любви…
— Замолчи, Зурико!
— Я подлец!.. Но я же думал, что ты можешь полюбить меня… Ты не знаешь, какой я плохой… А ты хорошая… У меня…
— Не надо, Зурико! Молчи!..
— Нет, ты должна узнать… У меня есть… любимая… Там, в деревне… Я люблю ее больше всех на свете… Она мне дороже собственной жизни… Ты лучше ее, в тысячу раз лучше… Но я люблю ее.
Она — мое солнце, мое светило… Ее зовут Мери… И ты должна знать об этом…
Я задыхался от волнения. Горький комок подступил к горлу, мешал говорить. Не в силах вымолвить больше ни слова, я опустил голову и замолчал. Цира стояла не двигаясь, словно каменное изваяние. В ее широко раскрытых синих глазах не было ни слез, ни упрека — одно лишь изумление. Вдруг она, стряхнув оцепенение, подошла ко мне и со всей силой ударила меня по лицу. Я не двинулся с места. Тогда она закрыла лицо руками, уткнулась головой мне в грудь и громко зарыдала. Я обнял Циру, привел на полянку, усадил рядом со спящим Отаром, молча поцеловал ей руки и так же молча удалился. Я подошел к старой колокольне, по лесенке поднялся на верхнюю площадку, глубоко вдохнул свежий ночной воздух и крикнул во всю силу легких:
— Эге-ге-ге-э-э-эй!..
«Э-эй» — откликнулась эхом гора.
Я провел рукой по колоколу. Толстым мшистым покровом на нем лежала пыль. Я ударил кулаком по его чугунным бокам. Раздался глухой, протяжный звук.
В глазах у меня вдруг потемнело, все вокруг завертелось, закружилось… Чтобы не упасть, я ухватился за веревку.
«Нау-у-у!» — застонал колокол.
Я снова дернул веревку, потом еще и еще раз.
«Hay!.. Нау!.. Нау-у-y!» — пел колокол.
Звуки сперва срывались отдельными серебристыми каплями, потом слились, поплыли непрерывными волнами, заполняя собою монастырский двор, ночь, весь подлунный мир…
Я стоял на колокольне, внимал песне колокола, видел солнце и чувствовал, что теряю сознание…
ДРОВА
Я и Илларион сидим в тени дерева и мирно беседуем. Илларион любит поговорить на научные, политические и литературные темы. О любом явлении жизни у него свое особое представление, голова его полна всевозможных собственных теорий. Он не признает никаких авторитетов, кроме меня. Впрочем, и на меня он нередко смотрит с явным подозрением.
— Где ты это вычитал? — иронически спрашивает он.
Я называю источник.
— Мда-а-а… Ну, знаешь, книги ведь тоже пишутся людьми. Так что ты не очень-то доверяй им… В шарообразность Земли Иллариону все же пришлось поверить, потому что на эту тему я прочитал ему почти двухчасовую лекцию. Верит он и в то, что, просверлив насквозь Землю, можно очутиться в Америке. Но почему же в таком случае люди не сверлят Землю — этого Илларион никак не может понять. На сей раз в нашей беседе принимает участие бабушка. Вместе со своей пряжей она примостилась тут же, на пеньке.
— Хорошо, сынок, вот ты говоришь, что сперва на свете появились животные, а потом человек. А кто же тогда доил коров и коз?
— Никто! Часть молока высасывали телята, а остальное проливалось…
— Слышишь, Илларион? Молоко проливалось!
— Это еще ничего, Ольга! Ты спроси-ка у него, как труд превратил обезьяну в человека!
— А ну, расскажи, сынок!
— А что тут рассказывать? Взгляни на Иллариона и Илико — сама убедишься!
— Эй ты, сопляк! Если зеркала нет, хоть в колодец посмотри на свою рожу! — обижается Илларион. — Ты лучше расскажи своей бабушке, какой ты набрался премудрости!
— Так вы все равно ничего не поймете!
— Стыдишься? — ухмыляется Илларион.
— Ну так расскажи ты, Илларион! — просит бабушка.
— А что рассказывать-тo! Наплел какую-то чушь!
Послушать его, так получается, что обезьяна проголодалась и начала обрабатывать землю… — Смотри ты!.. Дальше?
— Не могла же она лежа копать? Ну и стала на ноги.
— Правда, сынок?
— Брешет он!
— Ага, отказываешься от своих слов?!
— Разве я тебе так объяснял?
— Хорошо, если б так! А то я половины не понял.
Я махнул рукой. Илларион продолжал:
— Так вот, начала обезьяна копать землю…
— А где она взяла заступ?
— Вот про это я забыл спросить!.. Эй ты, дурень, откуда у твоей обезьяны взялся заступ?
— Как откуда? Пошла она в сельмаг к Оцойе и говорит: "Эй, браток! Дай-ка мне вон тот восемнадцатирублевый заступ! " — ответил я.