Федоров Евгений
Евгений Федоров
Наследники
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
5 августа 1745 года на Каме, у села Янкое Устье, в пути внезапно скончался основатель и грозный властелин многих уральских заводов Акинфий Никитич Демидов. Страх и волнение овладели его свитой. Первое, что пришло на ум: "Кто же теперь будет владеть столь огромными богатствами и править обширными заводами?" После Акинфия Демидова на самом деле оставалось несметное наследство: десятки заводов и рудников, из которых Невьянский и Нижнетагильский не имели себе равных в России, множество деревень и сел с крепостными крестьянами - всего тридцать тысяч душ. Много золота, платиновых слитков, драгоценных камней и денег хранилось по кладовым и надежным тайникам хозяина. В больших и малых городах: Москве и Санкт-Петербурге, Ярославле и Нижнем Новгороде, Казани и Тобольске, Твери и Екатеринбурге - везде стояли белокаменные демидовские палаты и склады. По многоводным русским рекам плыли бесконечные демидовские караваны, а на берегах возвышались пристани уральского заводчика. Не перечесть всех богатств, оставленных покойным Акинфием Никитичем Демидовым! "Кому же все это достанется? Перед кем своевременно склонить голову?" - тревожно думала челядь.
Ходили смутные слухи о том, что крутой и неугомонный хозяин в 1743 году уничтожил старое завещание и написал новое. После себя покойный оставил трех сыновей: Прокофия, Григория и Никиту. Все трое были в разном возрасте, разных характеров и привычек. Акинфий Никитич был дважды женат; два старших его сына родились от первой жены, третий, Никита, был от второй супруги невьянского властелина - Евфимии Ивановны, ярославской дворянки, женщины с желчным характером. Насколько дерзко и смело вел себя Акинфий Никитич в заводских делах и с людьми даже высоких государственных рангов, настолько он был робок и слабодушен в отношениях с остроносенькой и немощной женой. Сынок Никита родился от нее 8 сентября 1724 года на берегу Чусовой, в пору путешествия жены заводчика на Урал. В память этого семейного события Акинфий Демидов воздвиг на высоком яру реки громоздкий каменный крест с пометой на нем о дне рождения сына. Теперь Никите шел двадцать первый год, а братья его были уже мужами в силе. Однако держались они при отце в тени: в заводские дела не вмешивались, жили неприметно, безмолвно. Сейчас они должны были воспрянуть духом и выплыть из небытия.
"Кто же из них станет хозяином?" - вот о чем думал главный демидовский приказчик Мосолов, сидя у тела почившего. Кряжистый хитроглазый старик тревожился не напрасно. Знал он, что Акинфий порвал старое завещание, а на кого новое переписал - это было тайной даже для него, умного и доходчивого проныры. Хотелось Ивану Перфильевичу Мосолову не ошибиться. Уже сейчас надо повести себя так, чтобы своими действиями и поведением не затронуть самолюбия будущего властелина.
Хотя Мосолову было не до покойника, он велел спешно обладить дубовую домовину. Тело хозяина обрядили в саван и уложили в крепкий гроб. Когда-то могучий и широкоплечий, Акинфий Никитич выглядел теперь в своем последнем прибежище хилым и старым, словно подменили его. Нос заострился, лицо стало тонким и восковым. Разглядывая этот неузнаваемый лик еще не так давно грозного властелина, приказчик сокрушенно думал: "Экий человек - и погас разом! Словно свечу потушили".
Августовское солнце поднялось высоко, жгло немилосердно. Воды Камы неслись привольно и тихо, в их прозрачной глубине отражались вековые кедры, высокие скалы. Струги, уткнувшись в берег, стояли неподвижно. Собирая мед с цветущих трав, жужжали пчелы. Синело небо, озолоченное солнцем.
И когда из-за ельника дохнул легкий речной ветерок, на склоненного Мосолова повеяло тленом. Приказчику стало не по себе, его замутило. Он с горечью снова подумал: "Скоро-то как! Был человек, тварь живая, - и не стало. Все суета и быстротечно".
Однако ж он не поддался тоске, встряхнулся и, оглянувшись, приказал:
- Накрыть домовину! На коня холопа - и в село: звать попов отпевать новопреставленного болярина Акинфия Никитича!
Он истово перекрестился и положил перед телом земной поклон.
- Прощай, хозяин! - В голосе приказчика прозвучала скорбь.
Не о покойном думал в эту минуту Мосолов, не его жалел, а горевал он о себе, о жизни: "Эх, как мимолетна она! И не размахнешься во всю ширь. Только разойдешься, думаешь - все впереди, а тут раз - и конец!"
Дубовую домовину закрыли крышкой.
Приказчик сошел со струга, ему подвели коня. Он взобрался на скакуна, махнул рукой:
- Пошел в Невьянск!
Все поняли: поскакал Мосолов к брату покойного, к пучеглазому Никите Никитичу Демидову. Он дядя сирот, ему и забота о наследстве.
В Невьянске, в демидовских хоромах, в железном сундуке хранился ларец, а в нем лежало завещание Акинфия.
"Как там сказано, так тому и быть!" - рассуждал Мосолов, погоняя и без того горячего коня: "В Невьянск! В Невьянск!"
В попутных заводских селах приказчик наказал священникам звонить в колокола и молиться об умершем хозяине.
Унылый редкий звон огласил горы и лесные трущобы, возвещая печальную весть. Но, узнав ее, крепостные демидовские мужики остались равнодушны. Знали они: ушел один хозяин - придет другой, а их судьба останется неизменной.
Тихим ранним утром Мосолов приближался к Невьянску. На востоке над горами пылал утренний пожар зари. Проснулись птицы, в лесах началась суетливая звериная жизнь.
На косогоре приказчик задержал коня, вздохнул полной грудью: "Осподи боже, сколь богатства кругом, - и кому это достанется?"
С холма открывались волнистые гребни гор, деревни, притаившиеся среди густых лесов, синие дымки тянулись к небу. Прямо у ног Мосолова распахнулась широкая зеленая долина, по которой, отливая серебром, лениво несла свои прохладные воды река Нейва. Птицы хлопотливой стаей тянулись на юг: отошел спасов день - клонило к осени. Только в тихих заводях кое-где плавали белые лебеди - "божья птица". Где-то вдали, в речном просторе, раздался резкий и громкий, словно металлический, крик ее. Приказчик умилился: "Ишь, богу замолилась лебедь!"
Из-за бугра вставала наклонная Невьянская башня, тянулись серые заплоты. Завод черным помелом дыма грязнил прозрачное небо. На сердце Ивана Перфильевича вновь с большой силой вспыхнула тревога. Ему представился парализованный брат покойного хозяина - Никита Никитич Демидов. Постнолицый, с закорюченным носом и зоркими глазами, он походил на старую хищную птицу. Старик быстро раздражался, был неимоверно сердит и в гневе страшен. Приказчик прикидывал, как полегче сообщить ему печальную весть. "Брякнешь с маху, враз его кондрашка хватит!" - подумал Мосолов и беспокойно заерзал в седле.
Было время, когда Иван Перфильевич любил поозоровать. Теперь давно отошло оно. Приказчику пошел седьмой десяток, и хотя его тело еще не согнулось под тяжестью времени, еще сохранилась сила, но былое проворство уплыло. Сейчас Мосолов походил на старого седого волка, умудренного большой жизнью, и брал он теперь не нахрапом, а хитростью.
Еще раз всадник окинул взором невьянские просторы, свистнул и тронулся под угорье к заводу...
Был час, когда старый Никита Никитич под открытым небом, на крыльце, совершал свой ранний лечебный завтрак. Обряженный в добротный бухарский халат, с гладко причесанными реденькими волосами на высохших височках, он сидел на кресле-возиле.