Всех советников-горожан отстранили. "Могли хоть по крайней мере предупредить меня", - подумал Мариньи, не сумев сдержать гневного движения. И, обратившись к Югу де Бувиллю, он спросил подчеркнуто громко, так, чтобы его слышали все присутствующие:- Надо полагать, что мессир Прель занедужил? А почему я не вижу здесь ни мессира Бурдене, ни мессира Бриансона, ни Дюбуа? Что помешало им явиться на заседание? Принесли ли они свое извинение по поводу самовольной неявки?Толстяк Бувилль нерешительно молчал, потом, собравшись с силами и потупив, как виноватый, глаза, ответил на вопрос коадъютора:- Не мне был поручен созыв Совета. Эту обязанность выполнял мессир де Морнэ.Взгляд Мариньи сразу стал жестким, и все присутствующие невольно подумали, что сейчас произойдет взрыв.Но его высочество Валуа поспешил вмешаться и заговорил с нарочитой учтивостью и медлительностью:- Не забывайте, мой добрый Мариньи, что король созывает Совет по собственной воле и желанию. Таково право монарха.В этом обращении "мой добрый Мариньи" прозвучали высокомерие и снисходительность, не ускользнувшие от чуткого уха правителя Франции. Никогда при жизни Филиппа Красивого Валуа не посмел бы говорить с коадъютором в таком тоне. Мариньи хотел было возразить, что таково и впрямь право короля - приглашать на Совет того, кто ему угоден, но что его, Мариньи, долг подбирать людей, которые смыслят в делах, а знание государственных дел в один день не приходит.Но он смолчал - он счел более благоразумным беречь силы для решающего боя - и с невозмутимо спокойным видом уселся напротив его высочества Валуа, на свободное место по левую руку короля.Ангеррану де Мариньи исполнилось пятьдесят два года, рыжие его волосы потеряли с годами свой огненный оттенок, но торс был по-прежнему мощен и по-прежнему широка была грудь. Резко очерченный волевой подбородок круто выступал вперед, кожа была нечистая, нос короткий, с глубоко вырезанными ноздрями. Голову он держал слегка наклоненной вперед и напоминал быка, готового боднуть. Из-под тяжелых век блестел живой властный взгляд, а тонкие нервические руки являли резкий контраст с его грузной фигурой.Коадъютор раскрыл мешок, достал оттуда бумаги, пергаменты и дощечки и аккуратно разложил их перед собой. Затем пошарил под доской стола и, не найдя на новом месте крюка, на который обычно вешал мешок, досадливо вздохнул и пожал плечами.Пользуясь отсутствием короля, его высочество Валуа завел разговор со своим племянником Карлом и объявил, что сейчас тот узнает добрую весть и что он просит принца поддержать все его предложения. Вопреки трауру, царившему при дворе, а возможно, и благодаря ему, Карл Валуа казался еще более нарядным, чем обычно. Черный бархат камзола не уступал по красоте и ценности мехам, а серебряное шитье и горностаевая опушка придавали графу Валуа сходство с богато разубранной лошадью, впряженной в похоронные дроги. Он не принес с собой ни бумаг, ни пергамента, не собираясь, видимо, делать записей. Обязанность читать и писать за королевского дядюшку выполнял его канцлер Этьен де Морнэ - Карлу Валуа достаточно было вещать.В коридоре послышались шаги.- Король Людовик, - провозгласил Юг де Бувилль. Валуа поднялся с места первый с подчеркнутой торжественностью и почтительностью, в которой, однако, чувствовался оттенок покровительства.Людовик Х быстрым взглядом обвел поднявшихся при его появлении участников Совета.- Прошу, мессиры, извинить мое запоздание.И замолк, раздосадованный фразой, так некстати сорвавшейся с его губ. Он совсем забыл, что король не может опоздать, ибо он последним входит в залу Совета.И снова, как накануне в Сен-Дени, как нынешней ночью, его охватил тоскливый страх.
Настал час показать себя истинным владыкой. Но разве станешь им в одну минуту, если даже свершится немыслимое чудо? Людовик застыл в выжидательной позе, слегка расставив руки; белки его глаз покраснели от бессонницы, ибо недолгий предутренний сон не подкрепил его. Он совсем забыл, что должен предложить сесть членам Совета и сесть сам.Шли минуты; всеобщее молчание становилось тягостным, и каждый чувствовал, что король колеблется, не зная, что следует предпринять.Наконец Мариньи сделал единственно нужный жест - он тихонько подставил королю кресло, как бы желая помочь ему занять подобающее место.Людовик сел и буркнул под нос:- Садитесь, мессиры.Мысленно он пытался представить себе на этом месте покойного отца и невольно повторил его позу: положил обе ладони на стол и уставился в пространство пристальным, как бы отсутствующим взглядом. Эта поза придала ему уверенности, и, обернувшись к двум своим братьям, он произнес вполне непринужденным тоном:- Знайте, мои возлюбленные братья, что первый мой указ касается вас обоих. Нашею волею, Филипп, графство Пуатье будет отныне именоваться пэрством и вы сами войдете в число наших пэров, дабы вы могли стать при мне тем, кем был наш дядя Валуа при усопшем нашем отце - вечная ему память! - и помогали бы мне нести королевский венец. Вы, Карл, получите в удел ленное владение графство Марш, каковое наш отец выкупил у Лузиньянов и каковое, насколько мне известно, намеревался передать вам в дар.Филипп и Карл поднялись с места и, подойдя к королю, в знак благодарности облобызали его. Его высочество Валуа метнул на своего племянника Карла красноречивый взгляд, сопровождавшийся не менее выразительным взмахом руки. "Вот видишь, - говорил этот взгляд, - видишь, я пекусь о тебе денно и нощно".Все присутствующие с довольным видом закивали головами: начало было неплохое.Был недоволен один лишь Людовик X: он забыл, открывая заседание, отдать дань уважения памяти покойного отца и упомянуть о преемственности власти.А ведь он заранее, еще с утра, приготовил несколько пышных фраз; но в минуты волнения, при входе в залу Совета, они начисто вылетели из его головы, и теперь он не знал, что сказать дальше.Снова воцарилось тягостное молчание. Слишком явно ощущалось здесь чье-то отсутствие - отсутствие покойного короля Филиппа.Ангерран де Мариньи пристально глядел на молодого короля, видимо ожидая, что тот обратится к нему со следующими словами:"Мессир, утверждаю вас в исполняемой вами должности коадъютора и главного правителя государства, камергера, распорядителя казны и строений, смотрителя Лувра..." Но так как ожидаемой фразы не последовало, Мариньи заговорил сам так, будто она была произнесена вслух:- О положении каких дел будет угодно выслушать его королевскому величеству? О поступлении податей и налогов, о состоянии казначейства, о решениях парламента, о неурожае, поразившем провинции, о положении в гарнизонах, о Фландрии, о требованиях и прошениях баронских лиг Бургундии и Шампани?Подспудный смысл этих слов был вполне ясен: "Государь, вот какими вопросами ведаю я, да и многими другими, о которых я могу еще долго вам говорить. Неужели вы полагаете, что сумеете обойтись без меня?" Оглушенный словами коадъютора, Людовик Сварливый тревожно обернулся к дяде Валуа, всем своим видом моля его о помощи.- Мессир де Мариньи, король собрал нас здесь сегодня не ради всех этих дел, - произнес граф Валуа, - их он заслушает позже.- Ежели меня не предупредили о цели созыва Совета, мне волей-неволей приходится только гадать, - возразил Мариньи.