Dark Window
Dark Window
Они приходят по ночам. Их не видно. Как капли, стучат они то в спальне, то в кухне, образуя медленную тягучую мелодию. Они плачут, стонут, они зовут на помощь. Я срываюсь с места, и капель утихает. Но только кровать принимает мое тело, как звуки появляются вновь. Иногда они складываются в веселую издевательскую насмешку, и мне становится страшно. Я закрываюсь с головой, но музыка набирает мощь, вибрирует, содрогается. Она не на кухне и даже не в коридоре. Она звучит в моей душе. Тоскливая, безнадежная. И заработал ее я сам.
* * *
Удивительной была та встреча, первая. Вы знаете, что самые красивые подснежники растут на кладбище? Не люблю цветы. С самого раннего детства. Как-то на день рождения мне достался букетик ландышей. То ли на пять лет, то ли уже на шесть. Не помню. Помню, что расстроился. Помню, что глядел на них с грустью, высматривая каждую чашечку, которую можно сжать пальцами, и она негромко хлопнет. Но мне не нужны были цветы, даже такие. Я страстно желал чего-нибудь яркого, пластмассового, на многие годы. Я уже знал, что через день цветы повянут и начнут гнить. Я не любил краткосрочных подарков.
И на кладбище ехал не для себя. Для знакомой, которая больше всего на свете обожала подснежники. По мне, что василек, что роза. Но для нее я готов был ехать даже за эдельвейсом. Сказания давно забытых лет. Где она сейчас? Не знаю. И никакого желания искать и узнавать. Да и нельзя уже.
Он стоял и задумчиво осматривал почти пустой кладбищенский квадрат, расположенный рядом с административным корпусом. Из пяти памятников, прописавшихся здесь, четыре потрясали своей масштабностью и фантазией скульптора. Кто знает, может лет через сто сюда будут привозить экскурсии, и завзятые туристы задумчиво защелкают кнопками на фотоаппаратах. А будут ли тогда фотоаппараты? И если будут, то какие? Но мне то что за разница? Ведь я живу сейчас. И тороплюсь на автобус.
Людей на остановке почти не наблюдалось. Значит, по народным приметам следующий придет минимум через двацать минут. Я резко сбавил ход. Стоять скучно. Лучше уж пройтись прогулочным шагом. Он повернулся и я, вздрогнув, замер. На мгновение. Потом моя правая нога изготовилась к следующему шагу и вот-вот должна была оторваться от земли. Но не успела. Команда, отправленная мозгом, перекрылась неожиданным вопросом.
- Нравится?
Я принял удобную позу. Раз автобуса нет, то можно и поболтать.
- Вон тот, справа, ничего, - дал я свою оценку согнувшемуся ангелу из черного мрамора, неутешно скорбевшему над высоким надгробием. Стоявший рядом крест, взметнувшийся в небо, тоже впечатлял, но вокруг него приткнулись скамейки, самым наглым образом позаимствованные из центрального парка отдыха. А разного рода ворье я не любил.
- Нет, - поморщился Он, - не памятники. Само место?
- Место как место, - пожал плечами я. - Самое обыкновенное. Разве что родственникам ходить далеко не придется.
- Престижный квадрат, - сказал Он негромко, и в голосе Его звучала неземная одухотворенность. Настолько неземная, что я забыл в очередной раз повернуть голову и проверить прибытие автобуса.
- Ну, - согласился я. - Да не про нас. Не меньше мильона вбухать надо, чтобы тут похоронили.
- И пускай, - улыбнулся Он, - это место стоит таких денег.
Улыбка была непонятной. Не доброй и не злой. Широкой, но не открытой. Я даже не знал, что сказать в ответ, и начал сердиться.
- Мильон! Да я может таких денег и не накоплю никогда!
- А я накоплю! - кивнул он решительно и непреклонно. - У меня есть почти что половина.
- Э, - раскрыл я рот в сарказме, - а не боишься умереть раньше, чем накопишь?
- Поздно бояться, - сказал он без всяких эмоций. - Я уже мертвый.
- И говорит он женщине, чего нас бояться, - усмехнулся я цитатой из старого анекдота.
Он не отреагировал. Возникла неловкая пауза.
- Ты не понимаешь, что значит - лежать на хорошем месте, - сказал он с печалью в голосе. - Я лежал в придорожной канаве. Лежал три года, сбитый грузовиком на обочине шоссейки. Лежал, пока меня не вернули.
Ну что ж, я никогда не отказывался порассуждать о высоких материях:
- А после жизни что? Рай или Ад?
- Не знаю, - удивился он. - Я лежал в канаве три года. Потом меня вернули сюда, чтобы я мог накопить на престижный квадрат.
- В награду что ли? - недоверчиво улыбнулся я.
Голова его дрогнула. То ли в жесте отрицания, то ли от холода ранней весны. Но ведь мертвые не мерзнут.
- Рад, что вернулся? - я постепенно включался в игру.
- Нет, - бесстрастно ответил он. - если для меня есть ад, то он здесь.
- Почему? - я вновь улыбнулся и даже понимающе подмигнул, разрешая собеседнику выдвигать любые безумные гипотезы.
- Иногда хочется тепла и ласки.
- Так за чем дело стало? - сказал я, обводя широким жестом горизонт, словно утверждая, что мир бескраен и возможности безграничны. Мои пальцы сжимали подснежники. Меня ждала и грела любовь, а, значит, и всех в этом мире.
- Я мертвый, мне нельзя любить, - зашептал он.
- Да не похож ты на мертвого, - рука моя выдала жест недоверия.
- Знаю, - кивнул он. - Меня могут любить безумно, но безответно. А мне нельзя. Стоит влюбиться, и сразу рой мертвых невидимых флюидов кружит вблизи. И человек, к которому я тянусь в поцелуе, отшатывается и странно смотрит на меня. Он не знает, что случилось. Но он понимает - происходит что-то неправильное, невозможное. Он уходит, а в моей груди тоскливая боль и опустошение. Каждый раз думаешь, что все выгорело дотла. И каждый раз находится чему гореть еще.
И тогда я увидел Его глаза. Мутные, водянистые, с потухшими серыми зрачками. Там клубился непроницаемый влажный туман, а мир уплыл далеко-далеко, за границы понимания. Из оставленного мира доносился гвалт, и я догадывался, что автобус все-таки прибыл, но уйти уже не мог.
- А одеколон не пробовал? - я специально сморозил глупость, чтобы выкарабкаться. - Может он эти флюиды отгонит?
- Ты не понял, - сказал Он медленно, по слогам, с великой грустью. - Плохо быть мертвым. Вернее, плохо даже не это. Плохо, когда об этом знают люди, которые тебе нравятся. На той стадии, когда они тебе еще нравятся.
- Так не влюбляйся! - попробовал я выправить положение. - Не будет о чем страдать! Или еще есть тяжелые моменты?
- Да, - проронил Он нехотя. - Когда горят мертвые огоньки.
И тут я почувствовал, что Он меня отпустил. О, как я несся к автобусной остановке! Как я врезался в толпу, натужно загружающуюся в желтую коробку. И как больно меня стукнула по локтю закрывшаяся дверца.
* * *
Вторая встреча случилась поздней осенью, когда выпал снег. Судьба столкнула нас в переполненном трамвае, где в поисках удобной позы я развернулся и уперся взглядом в мертвые глаза. Давка была грандиознейшей. Со всех сторон слышалось недовольное кряхтенье. В воздухе витали невидимые, но весьма чувствительные разряды агрессии, вот-вот грозившие прорваться в грязный скандал.
Он улыбнулся. Все той же замкнутой бесстрастной улыбкой.
- Привет, - кивнул я и замер в мучениях, не зная что сказать дальше. Это форменное издевательство, когда в общественном транспорте сталкиваются два малознакомых субъекта и силятся завязать разговор. О погоде, о разболевшихся зубах, об отпуске, о работе. Непереносимое ощущение. Наверное, в душе каждый из них за эти минуты успевает возненавидить собеседника, но уровень культуры не дает прервать рассуждения и вновь уткнуться отсутствующим взором в темное окно, погрузившись в свой мир стремлений и снов.