Они то и дело поглядывали на Тапело: то один, то другой.
– И чего вы уставились? – спросила Хендерсон. Мальчишки вернулись к своей игре.
Мы все же нашли, где позавтракать. Какую‑то грязную забегаловку. Но это все‑таки лучше, чем ничего. Тапело, как оказалось, дала правильное направление. А теперь Хендерсон принялась до неё докапываться.
– Ну ладно, девочка, давай прощаться.
– Вы что, правда бросите меня здесь?
– Можешь не сомневаться. Вот, видишь, ребята. Они тебя и покатают. Иди познакомься. Они вроде прикольные. Повеселишься.
– Интересно, – сказал Павлин, – а какой вкус у этой фабричной еды? То есть на самом деле?
Он уже принялся за вторую порцию «сытного завтрака».
– А тебе не все равно? – сказала Хендерсон. – Ешь, насыщайся.
– Слушай, девочка…
– Что? – спросила Тапело.
– Что это, по‑твоему? На вкус?
– Господи, – Хендерсон закатила глаза, – на вкус это завтрак.
– Давай попробую, – сказала Тапело.
Павлин подцепил на вилку свою еду и передал вилку Тапело. Она прожевала кусок. Прикрыла глаза, перекатывая пищу во рту. Устроила настоящее представление, изображая великого дегустатора.
– Меня сейчас вырвет, – сказала Хендерсон.
И все это время Тапело смотрела на меня; как будто у нас с ней был общий секрет. Хотя, собственно, так и было.
– На вкус это яичница с беконом, – сказала она.
– Усраться можно, – сказала Хендерсон.
– Прикольно, – сказал Павлин. – А мне кажется, это заварной крем. Не яичница, а сладкий крем.
– А вместо бекона? – спросила Тапело.
– Чернослив. Да, именно так. Заварной крем с черносливом.
Я пошла звонить Кингсли. Мужчина за стойкой сказал, что телефон – в том конце коридора, и пожелал мне удачи. Телефон лежал на полу, у входа в мужскую уборную… Я наклонилась, подняла аппарат, сняла трубку. Треск и помехи на линии. Никакого гудка. Я потыкала пальцем в кнопки. Безрезультатно. А потом я заметила перерезанный провод.
Тогда откуда взялись помехи?
Когда я вернулась за столик, Хендерсон с Тапело снова ругались.
– Когда мы приедем на море, – сказала Тапело.
– Что?
– Можно будет пойти на пляж. Ну, то есть погулять по пляжу.
– Мы, может, и погуляем. Но тебя с нами не будет.
– Но я же вам хорошо помогаю. Вчера вечером…
– Вчера – это было вчера, а сегодня – уже сегодня.
– Ну а сегодня? Если бы не я, вы бы сейчас так и плутали неизвестно где.
– Знаешь что, девочка, бежать уже некуда. Болезнь пожирает весь мир и когда‑нибудь доберётся и до тебя. – Я знаю, да.
– А знаешь, в чем главная сложность с такими, как ты? Если твоё состояние ещё не такое тяжёлое, как у всех остальных, это ещё не значит…
– Ну, блин. И что я, по‑твоему, должна делать?
– Малышка, от шума не скроешься. – Хендерсон отвернулась от Тапело. – Слушайте. Марлин, Павлин. Слушайте, что я скажу. Я хочу, чтобы сегодня все было очень легко и просто. Хочу доехать до места, найти того парня. Как его там?
– Джейми.
Я уже показала им письмо Кингсли.
– Джейми, да. Джейми из театра.
– Вы о чем? – спросила Тапело.
– И я не хочу никаких неприятностей, – сказала Хендерсон.
– Никто не хочет, – сказала я.
– Ну вот, Марлин. Нам не нужны лишние сложности. Павлин? Ты меня слышишь? Павлин? Что ты делаешь?
– Что?
– Что ты делаешь?
– Смотрю на себя.
– Ага. В ложку?
– В ложку, – сказал Павлин. – А что? В ложку – можно. В смысле, нигде не написано, что нельзя. Распоряжений насчёт ложек не было.
– Точно, – сказала Тапело.
– Я тихо хуею, – сказала Хендерсон.
Павлин держал ложку перед собой. И смотрелся в неё, как в зеркало.
– И что ты там видишь? – спросила я.
– Ага, что? – сказала Тапело.
Павлин не отрываясь смотрел на своё отражение в ложке. Ну или что он там видел. А мы сидели, таращились на него и ждали, что он скажет. Но он все смотрел и смотрел в эту ложку. И молчал.
– Ну? – не выдержала Хендерсон. – Ты что‑нибудь видишь?
Павлин молчал.
– Дай мне, – сказала Хендерсон. Павлин ещё крепче вцепился в ложку.
– У тебя есть своя ложка, – сказала Тапело.
– Я хочу эту.
Хендерсон легонько коснулась руки Павлина, и только тогда Павлин выпустил ложку. Хендерсон взяла ложку и заглянула в неё. Она смотрела на своё серебристое отражение в вогнутой части ложки. Долго смотрела. Без слов. А потом она отвернулась от этого крошечного искривлённого зеркальца и уставилась в стол. Павлин тоже сидел, опустив глаза. Они так сидели достаточно долго, и Павлин что‑то бормотал себе под нос. Очень тихо. Я не могла разобрать слов. А потом он поднял глаза и сказал уже внятно:
– Я не знаю. Я не знаю, какой я теперь, Не знаю. Он отвернулся.
– Я не знаю. Не знаю.
Тапело тихонько кашлянула, а потом вдруг сказала:
– Хочешь я расскажу?
– Что? – сказала Хендерсон.
– Я могу рассказать.
Я попыталась поймать взгляд Тапело, но она смотрела в другую сторону.
– Тапело… – сказала я. – Не надо…
– Но я могу.
– Она о чем вообще? – сказала Хендерсон.
– Вы мне не верите? Вот смотрите. – Девочка размотала шарф у себя на шее. – Видите? Здесь. – Она провела пальцем по голой коже.
Хендерсон наклонилась поближе.
– Это что у тебя, засос? Прикусили в порыве страсти?
– Нет, смотрите. Тапело повернула голову так, чтобы всем было видно. Хендерсон придвинулась ещё ближе. Отметины. Крошечные проколы.
– Ой, бля, – сказал Хендерсон.
Девочка замотала шею шарфом. Она улыбалась.
– Теперь вы мне верите?
Все это время Павлин сидел молча, но теперь он повернулся к Тапело и сказал:
– Да, расскажи мне. Какой я теперь. Как я выгляжу. Тапело быстро взглянула на него.
– Ну, выглядишь ты хреновато.
– Нет, правда. Скажи.
– Ну хорошо. Очень хреново.
– А если по правде, – сказал Павлин. – На самом деле… Хендерсон схватила Тапело за запястье.
– Скажи ему, девочка.
– Ну ладно. Сейчас скажу.
Теперь Тапело посмотрела на Павлина уже внимательнее. Прикоснулась к его лицу. Провела пальцем по шрамам.
– Ты красивый, не переживай.
– Правда? Я правда красивый?
– Правда.
– А теперь я, – сказала Хендерсон. – Какая я? Тапело изучила лицо Хендерсон.
– Ты тоже красивая.
– А какая красивая? Не как глупая кукла?
– Нет.