– «Радио Просвет».
Это была сложная математическая фигура, превращённая в подобие мелодии. Формы радиоволн. Тихая, медленная пульсация по всему спектру.
– Да ну его на фиг, – сказал Павлин.
– Нет. Оставь.
– Лучше поищи музыку, – сказала Хендерсон. – Что‑нибудь громкое и убойное.
– Где я тебе поищу? – отозвался Павлин. – Ничего не работает.
– Это и есть музыка, – сказала Тапело.
– Поставь кассету. Моих «Blood Bucket'ов».
– «Blood Bucket»? Это не музыка.
– Твои «Blood Bucket'ы» сломались. – Как сломались? Когда? Кто их сломал?
– Ты же сама и сломала, Бев. Ещё в Манчестере. Когда наступила на кассету.
– Блин. Что, правда?
– А я тебе не говорил, что умею играть на пианино?
– Павлин, умолкни, – сказала Хендерсон.
– «Радио Просвет» – это музыка, – сказала Тапело. Да, наверное, да. В них была своеобразная красота, в этих официальных правительственных тест‑сигналах. Строгое изящество чёткого кода, тайна: гипнотическая, убаюкивающая.
– Компьютеры блядские, – сказал Павлин. – Уж не знаю, чего они там пытаются разыскать.
– Останови машину, – сказала Хендерсон. – Я хочу писать.
– Потерпи.
– А я хочу есть, – сказала Тапело.
Девочка с радостью села за руль и без труда нашла нужный съезд. Мы поехали прочь от Лондона.
На побережье.
Машины на шоссе были, но в основном встречные. Дорога на юг была практически пустой. Павлин сыпал остротами и отпускал совершенно безумные замечания.
– Теперь нас уже ничто не остановит, – сказал он.
Иногда он начинал что‑то петь, по строчке из разных песен, и часто оборачивался назад, к Хендерсон, и улыбался ей во весь рот. Я не знаю, что произошло, но все изменилось, когда девочка села за руль. Все пошло гладко: дорога свободная, ехать легко.
– У меня тоже когда‑то был комп, – сказала Хендерсон.
– И что с ним стало?
– Я его выбросила. С моста. Добила из сострадания. Тапело начала объяснять насчёт «Радио Просвет»:
– Они просто транслируют тестовые передачи, измеряют ответный сигнал. Пытаются отыскать упорядоченные элементы в этом хаосе. Найти некий смысл, некую систему. Вот такая задумка.
– Дурацкая, на мой взгляд, – сказал Павлин.
– А по‑моему, хорошая, – сказала Тапело.
– И что, получается? – спросила я.
– Что?
– Ну, систему нашли? Или смысл?
– Ну, они доказали, что воздействие шума – величина переменная. В разных местах оно разное, и в разных моментах во времени – тоже.
– Это мы знаем, – сказала Хендерсон. – Мы в этом живём.
– И что внутри хаоса существуют различные неподвижные точки. Фиксированные участки. Скажем, определённые образы, которые как бы преследуют заражённого человека. Как навязчивые идеи, только извне.
– А ещё что‑нибудь? – спросил Павлин. – Что‑то хорошее есть?
– Если даже и есть, я об этом не знаю.
– Слышишь, Бев?
– И что теперь? – спросила Хендерсон.
– Я вот о чем говорю. Эти парни в правительственных лабораториях, у них там «Просвета» немерено, может быть, у них в крови тоже течёт эта холодная дрянь, как у одной нашей общей знакомой.
– Павлин указал на Тапело.
– Какая холодная дрянь? – спросила Тапело.
– Ну такая. Холодная. Для объективного восприятия реальности. Я не знаю, что там у вас. Что‑то, что убивает болезнь.
– Нет, все происходит не так.
– Да как бы там ни было. Я говорю о другом. Эти ребята, которые заседают в лабораториях… они же ничего не знают на самом деле. У них нет самого главного. Волшебства. А у нас оно есть. Они пытаются что‑то делать, но при этом не представляют себе, что такое болезнь. Правильно, Бев?
– Абсолютно, – сказала Хендерсон. – Ой, смотрите, – сказала Тапело.
Там, у дороги, стоял молодой человек. Автостопщик. Тапело притормозила.
– Ни хрена, – сказала Хендерсон. – У нас нет места.
– Но ему так одиноко, – сказала Тапело. – Вы посмотрите.
– А что у него там написано? – спросил Павлин.
Мне пришлось сильно напрячься, чтобы сосредоточить внимание на парне, на кусочке картона у него в руках.
– Так что там написано? – спросила я.
– Ничего, – сказала Тапело. – Вообще ничего. Чистый лист.
– Ну что, девочка, все ещё хочешь остановиться? – спросил Павлин. – Я в том смысле, что он молодой, симпатичный. Едет практически в никуда. В пустоту. А чего ещё нужно молоденькой девочке?
– Останавливаться мы не будем, – сказала Тапело. Потом все замолчали, и я была этому рада. Я работала над своей книгой, записывала все сегодняшние события – вплоть до этой минуты.
– А Марлин все строчит и строчит, – сказала Хендерсон. – Тебе ещё не надоело?
– Нет.
Но сейчас, когда я попыталась перечитать эти последние пару страниц, я не смогла понять и половины. То есть я разбирала слова, но не понимала их смысла. Обычно такое случалось лишь через несколько дней.
– Однажды я видел дорожный знак, – сказал Павлин. – Угадайте какой.
– И какой? – спросила Тапело.
– Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак «Повреждённая дорога».
– И чего?
– Ну, там и был знак. Впереди. Только испорченный.
– И что там было написано?
– Ну, он был испорчен. Слова расплывались. Ну, как обычно. Но я сумел прочитать, что там написано.
– Ага, давай дальше.
– Опасная зона. Следите за знаками. Впереди будет знак «Повреждённая дорога».
– Ты все выдумываешь.
– Я ничего не выдумываю. Вы дослушайте до конца.
– Дай‑ка я догадаюсь. Там был ещё один знак.
– Да, был. Все правильно.
– И?
– Что – и?
– Ты смог прочесть, что там написано?
– Ага. Это был очень чёткий знак. Без повреждений.
– И там было написано…
– Не обращайте внимания на все предыдущие знаки.
– Господи Боже, – сказала Тапело. – И мне оно надо?
– Я не знаю. Тебе оно надо?
Дорога шла по равнине, плоской, пустынной и бесконечной. Мы проехали радиотелескоп, огромный купол которого был перевернут, чтобы вобрать в себя небо. Над ним колыхалось облако шума. А ещё через несколько миль мы увидели что‑то похожее на мираж.
– Что это? – спросил Павлин.
Синее переливчатое свечение над дорогой, жидкие волны воздуха, поднимавшегося от гудронированного шоссе. Перед нами была другая машина. Она проехала сквозь синее марево, которое как будто окутало автомобиль, а потом и мы сами въехали в этот странный мираж.