Я разглядывала толпу, и флаги, которые были повсюду, и детей, и собак – белых и красных собак, что носились среди людей. И мне вдруг подумалось, что теперь я уже окончательно потеряла контроль: я плыву по течению, и что со мной будет – это уже от меня не зависит.
Меня просто тянет куда‑то, затягивает…
Мы проехали мимо всех разновидностей отдыха и развлечений, виданных и невиданных, скрытых и явных. К шлагбауму на выезде. Там стоял молодой парень в форменном комбинезоне, и он пожелал нам как следует повеселиться – там, куда мы сейчас направляемся, – и всё, мы выехали на эстакаду и обратно на шоссе.
– А что, по‑моему, было прикольно, – сказал Павлин.
– Да, мне тоже понравилось, – сказала Тапело. – Хороший был день.
Мы поехали дальше; к самому краю, на побережье.
3
Вот он, тот самый городок. Все эти бары, кафе, кинотеатры и залы игровых автоматов; все эти полуразрушенные дома, принарядившиеся на вечер в яркий дешёвый неон и разноцветные краски, смазанные дождём; все эти буквы и символы, как будто парящие в воздухе поверх рекламных щитов, визуальное колдовство, проклятие, наложенное на глаза; эти призраки вожделения, парад мерцающего электричества, улицы, переполненные рваными ритмами старой рок‑музыки, что изливается из окон и дверей – наружу; все эти люди, что бродят по улицам, не обращая внимания на дождь, рука об руку – как они здесь оказались, откуда они и куда направляются? Тапело говорила, что это заброшенный город, что здесь почти никого не осталось. Кто эти люди? Несколько человек неожиданно бросились через дорогу, прямо перед нашей машиной. Они смеялись и пели какую‑то дикую песню. Мы проехали сквозь это месиво огней и звуков и свернули на узкую тёмную улочку – прочь от яркого света. Нам пришлось покружить по переулкам в поисках нужного места, и вот наконец Павлин остановил машину.
– Это здесь.
На той стороне улицы – жилые дома, три‑четыре магазинчика, размытый силуэт одинокого дерева; мимо прошла молоденькая парочка. Все какое‑то тусклое и приглушённое. Скрытное. Скрытое за пеленой дождя. И театр. Ярко‑красная вывеска – единственное пятно настоящего цвета.
– Марлин пойдёт со мной, – сказала Хендерсон.
– Что? – сказал Павлин. – Марлин? Почему Марлин?
– А можно мне тоже? – спросила Тапело.
– Марлин. Только Марлин.
Хендерсон вышла из машины. Она думала, я пойду за ней. А я не знала, что делать. Я сидела – разглядывала свои руки.
– Твою мать, – сказал Павлин.
Я не могла оторвать взгляд от собственных рук. От этих странных и чужеродных предметов, что лежали у меня на коленях. Ладонями вверх. Пальцы с въевшейся грязью. Сломанные ногти. На одном пальце, на самом кончике – тонкая чёрточка запёкшейся крови.
Эти руки. Дрожащие руки. Они уже столько всего натворили – лишь за сегодняшний день.
– Я хочу погулять на пляже, – сказала Тапело.
– Уже темно, – сказал Павлин. – Дождь идёт. Холодно.
– Я хочу погулять. Мне обещали.
И больше никто ничего не сказал. Мы приехали в город раньше на пару часов, нашли отель и весь вечер сидели в номере, потому что Хендерсон сказала, чтобы никто никуда не выходил. Я немного поработала над книгой, потом поспала, а теперь, если честно, мне хотелось вернуться в отель, одной. Лечь на кровать и лежать в темноте. Просто лежать. Долго‑долго. Но я уже поняла, что этого не будет. Этого не будет.
Так что я выбралась из машины.
Это был такой дождь, когда ты сразу же промокаешь насквозь, при первом соприкосновении, и я встала прямо посреди лужи и запрокинула голову, подставляя лицо дождю.
Этого не будет.
Так что я выбралась из машины.
Это был такой дождь, когда ты сразу же промокаешь насквозь, при первом соприкосновении, и я встала прямо посреди лужи и запрокинула голову, подставляя лицо дождю. Мне было уже все равно.
Павлин приоткрыл окно и окликнул Хендерсон:
– Беверли.
– Ну, что ещё?
– Может, возьмёшь пистолет?
– Нет, не надо.
– Ладно, как хочешь. Слушай…
– Чего?
– Ты там осторожнее.
Я не видела глаз Хендерсон. Я не знаю, как она посмотрела на Павлина, когда он это сказал. Я не пыталась представить себе, что могло быть в этом взгляде, но потом Хендерсон наклонилась к водительскому окну и поцеловала Павлина. Я это видела. Все продолжалось недолго, но это был хороший поцелуй. А как же иначе.
А потом Хендерсон резко выпрямилась и пошла через дорогу ко входу в театр.
На полке над столиком стоял видеомонитор. На мониторе мерцала картинка. Пустынная улица у входа в театр. Изображение с видеокамеры над входом. Камера включилась на приближение, а потом сдвинулась и показала всю улицу и старую побитую машину, припаркованную на той стороне. Две фигуры – Павлин и Тапело – едва различимы за пеленой дождя. Это был фильм про ночной спящий город, которому снится он сам.
– А Джейми сегодня играет? – спросила Хендерсон.
– Вы знаете Джейми?
– Ну да. Мы приехали издалека, чтобы с ним повидаться. – Джейми – особенный молодой человек, – сказала старушка. – Очень талантливый.
– Да, мы знаем. Нам говорили.
Мы отдали старушке деньги, и она выдала нам билеты – яркие оранжевые листочки с надписью «На одного». Слова пульсировали у меня в руке. Слышалось приглушённое жужжание.