самый; мы вместе нашли его на руке мертвого Иоганна, лакея твоего отца, а ты, скорее всего из малодушия, подарил его Прекрасной Олимпии, поскольку запамятовал, что когда одно и то же делают разные люди, результат получается разный и что кардинал кардиналу рознь, а то, что удалось кардиналу Сципиону Боргезе, не удастся тебе, потому как драгоценность, которую Олимпия не рискнула принять из рук папского племянника, она без колебаний возьмет от кардиналишки пятого разряда, отосланного в окраинную провинцию Италийского полуострова; не пяль на меня глаза, все это я узнал от самой Прекрасной Олимпии. Так или иначе, увидев перстень на ее руке, я сказал себе, что было бы жаль, если бы эта старинная вещь, которая и для меня ценна как память, однажды и навсегда исчезла из нашей истории, поэтому я предложил певице продать его мне. Это было нелегко, поскольку женщина она алчная, чуждая сантиментов, прекрасно знающая мир, но в конце концов я своего добился. Небеса на сей раз были к ней весьма и весьма благосклонны, и в результате этой чрезвычайноуспешной торговой сделки наша усатая красавица обеспечила себя, своего супруга-трубочника и своих детей на многие-многие годы.
Молодой кардинал снова поник головой и со вздохом произнес:
- Ты говоришь - старинная вещь ценна как память. Для меня перстень тоже ценен тем, что напоминает о прекрасной поре нашей дружбы. Я был последним дураком, когда вместо того, чтоб благословить небеса, пославшие мне такого друга, поддался сплетням провинциальных интриганов и хитрецов и позволил им восстановить себя против тебя. Теперь-то я все понимаю, но уже поздно. А может, еще не так уж поздно? Хоть ты и осыпал меня угрозами и оскорблениями, но ведь и сам проговорился, что этот перстень ценен тебе как память; а можешь ли ты из этих воспоминаний вычеркнуть мою личность? Прости меня, Петр, за все, чем я тебя оскорбил и что нас поссорило,- тебе это сделать тем легче, что ты, очевидно, богат и могуществен, в то время как я и на самом деле, как ты заметил, всего лишь кардиналишка пятого разряда...
Он запнулся, потому что Петр расхохотался снова.
- Идешь на попятный, Джованни, но прибегаешь к странным аргументам. Отчего мне прощать тебя? Оттого, что твои преступления ни к чему не привели? Оттого, что ты сам себя высмеял, приняв церковный сан, который тебе идет как бисер свинье? Я располагаю сведениями, что ты ровно ничего не делаешь, чтоб оправдать назначение губернатором Страмбы. Чем же ты тогда занят? Может, по крайней мере, работаешь над собой, над своим самоусовершенствованием, противишься смерти?
- Противиться смерти? - удивился новоявленный кардинал.
- Смертью,- уточнил Петр,- я считаю не только конец физического существования и безвозвратный уход в небытие, но и сластолюбиво-ленивую уступчивость этому небытию уже в ту пору, когда физическая жизнь еще продолжается,- праздность, обжорство, недостаток активности и деятельной воли. У меня достанет денег, чтоб окружить себя роскошью и предаться сладкому безделью. А посмотри, вместо этого я благоустраиваю свой остров и учусь.
- А можно поинтересоваться, чему? - спросил молодой кардинал с учтивым любопытством.
- Всему, чему можно научиться,- сказал Петр.- К примеру, за два года, что я тут, я освоил язык арабов, турок, персов и их причудливую, но прекрасную письменность. Я пишу угловатым куфическим письмом, которое лучше всего смотрится на пергаменте, выделанном из кожи газелей, литературным письмом пасхи, эпистолярным рика, парадным - тумар, орнаментальным - тултх, равно как и письмом - рихани; чему научился ты в свои праздные часы и минуты.
Кардинал вынужден был признаться, что в свои часы и минуты он не научился ничему.
-Писак, простить тебя, кто сверх вины еще ленив? - возмутился Петр.Дарить прощение что ты - бездушное ничто?
-Ты прав,- признал молодой кардинал.- Но всего святого, открой мне, отчего ты заговорил в стихах?.
- В пору своих сомнительных успехов, достигнутых не без моего участия, ты не мог мне простить, что я внук кастратора и сын шарлатана,- перебил Петр, оставив без внимания вопрос, заданный кардиналом.- Я не подал бы тебе руки, даже если бы ты не был тaк жалок и смешон,- прокисшую кашу не разогреешь снова, и я никогда не подам тебе руки, потому что стоило бы мне только коснуться твоей ладони, передо мной тотчас встало бы страшное лицо мертвой Фитетпл, ее выклеванные вороньем глаза, и тогда я, не сдержав гнева, вдрызг размозжил бы твою хлипкую птичью лапку.
И тут Петр, схватив стоявший на столе грубый бронзовый колокольчик с крепкой эбеновой рукояткой, к ужасу молодого кардинала, пальцами одной правой руки смял его, будто бумажный кулек.
- Нет, Джованни, нашу дружбу не воскресить,- продолжал Петр.- И все-таки ты можешь искупить свои прегрешения, расстаться с недостойным положением облаченного в пурпур соломенного чучела и бдлее того - хотя, разумеется, для человека твоего сорта это ровно ничего не значит,- отличиться в деле защиты блага и спасения рода человеческого.
- Как? Что сделать? - вырвалось у молодого кардинала с недипломатической страстностью.
- То, что ты уже однажды сделал,- сказал Петр.- Еще один coup d'Etat [государственный переворот (фр.).], небольшой дворцовый переворот в Страмбе.
Молодой кардинал побагровел, и сердце сильно заколотилось в его груди.
- Не понимаю,- прошептал он.- Думай обо мне что хочешь, считай круглым дураком, но я могу только сказать,- не понимаю, не разумею, зачем и против кого в Страмбе, где я и так назначен губернатором, я должен совершать дворцовый переворот.
- Против себя самого,- сказал Петр.- И прежде всего - против тех длиннополых, которые, прикрываясь твоим именем, хозяйничают в Страмбе столь постыдно, что все идет вразнос - смотреть обидно. И может, я не прав, и за убийство там не платят просто штраф?
- Нет, это правда,- признал молодой кардинал.- Но отчего ты снова заговорил стихами?
- Просто по привычке, которую я усвоил, занимаясь языками восточных народов,- они любят прибегать к рифмованной прозе, и я порой грешу тем же, когда не слежу за собой,- сказал Петр.- A propos [ Кстати (фр.}. ], правда ли, что ты, как мне сообщают, самолично велел прикрыть чресла статуй, украшающих замковый парк, гипсовыми фиговыми листьями?
Молодой кардинал залился краской.
- Мне хотелось проявить толику усердия во спасение.
- Ладно,- сказал Петр.- Теперь речь уже не о спасении Страмбы, теперь у меня совсем иные заботы. Ничего мне от тебя не надо, ты должен только в нужный момент открыть или приказать открыть страмбские ворота, чтобы я мог спокойно пройти вместе со своим войском в город и не терять времени на долгую осаду.
Молодой кардинал устало коснулся рукой лба.
- Ах, как вдруг опять разболелась голова,- проговорил он.
- Это просто, очень просто,- сказал Петр,- особенно если ты воспользуешься советами и помощью одной продувной бестии - ты ведь знаешь, кого я имею в виду,- знаменитого Джербино, который, насколько мне известно, был вдохновителем дворцового переворота два года назад и кого ты сейчас совершенно несправедливо окрестил провинциальным хитрецом и интриганом. Если бы ты тогда не спутал его планы своим вмешательством, все кончилось бы в твою пользу. Поэтому строго следуй его советам, а сам держись в стороне. Когда все свершится, я снова получу скипетр законного герцога Страмбы, а ты вернешься к себе во дворец на пьяцца Монументале, откуда мы вышвырнем этого римского фата, -папского любимчика. А с его приятелями пусть позабавится страмбский люд, он выместит на них всю свою злость и досаду.
- Ах, Петр, Петр, теперь я снова начинаю жить! - прошептал молодой кардинал.