- Семнадцать тридцать пять. А повезет - так десять с маленьким.
- Ну да, ну да... - промямлил Гриня неопределенно. - Ну, а если, скажем, она особая?
- "Особая"?.. Да ее, по-моему, давно уж не выпускают.
- Да нет, я не про эту "особую" тебя... - сказал Гриня нетерпеливо. Я тебя спрашиваю: особая субстанция - как? Нематериальная, независимая от моего тела!
Я пригляделся к нему, но ничего такого не заметил. Вообще-то, Гриня, по моим наблюдениям, был человек непьющий и вполне положительный. Хозяин. Лучший садовый участок при обсерватории. С домиком. Все своими руками. Старый "Москвич" собрал себе своими руками... Он правильно оценил мой взгляд и несколько смутился.
- Да нет, это я так... - проговорил он уклончиво и вдруг принялся рассказывать, как заезжие гастролеры в прошлом году обманули мать его, старуху, выклянчивши у нее за пятерку дедовскую икону, коей цены нет, и за которую любой музей отдал бы, не глядя, два стольника, самое малое.
Я слушал его с недоумением, а он вдруг, оборвав свой рассказ, предложил мне зайти к нему в "домишко" через два часа, чтобы "посвидетельствовать". Он, оказывается, хочет некую сделку совершить, и нужно ему, чтобы при том присутствовал надежный человек.
Не могу сказать, чтобы предложение это пришлось мне по вкусу, однако и отказаться я тоже не мог. Нас с Гриней связывают давние приятельские отношения, еще с начала шестидесятых, когда я был начальником, а он шофером экспедиции, занимавшейся в Туркестане поисками места для установки Большого Телескопа. Гриня мне многим был обязан, да и я ему кое-чем обязан был, ибо оба мы были грешны в молодости, Гриня - побольше, я - поменьше, но оба.
И вот спустя два часа, то есть поздним уже вечером, оказался я в Гринином "домишке", что прятался в зарослях каких-то экзотических кустов на его садовом участке. Снаружи стояла глубокая южная тьма, кричали цикады, пахло пряностями и цветами, а внутри под лампой с розовым абажуром за столом, покрытым старенькой, но чисто выстиранной скатертью, некогда роскошной, сидели мы втроем: Гриня (Григорий Григорьевич Быкин, водитель первого класса), я (Сергей Корнеевич Манохин, кандидат физико математических наук, старший научный сотрудник) и Агасфер Лукич (Агасфер Лукич Прудков, агент Госстраха).
ГРИНЯ: осведомляется у Агасфера Лукича, не возражает ли тот против присутствия здесь вот этого вот свидетеля.
АГАСФЕР ЛУКИЧ: не только не возражает, но всячески приветствует, ибо знает, ценит и полностью доверяет.
ГРИНЯ: предлагает прямо приступить к делу, потому что мало ли что.
АГАСФЕР ЛУКИЧ: суетливо и хлопотливо извлекает из переполненного портфеля своего розовые бланки страховых свидетельств и принимается за работу.
ГРИНЯ (с некоторой тревогой): А это на кой хрен понадобилось?
АГАСФЕР ЛУКИЧ: (не переставая бегать пером): А как же иначе, батенька? Без этого никак нельзя. Это, можно сказать, всему голова.
ГРИНЯ: с хмурым недоумением смотрит на Агасфера Лукича, затем лицо его вдруг проясняется, словно он что-то понял.
Я: не понимаю ничего, начинаю раздражаться, но пока молчу.
АГАСФЕР ЛУКИЧ: профессионально сияя, вручает Грине "Страховое свидетельство по страхованию от несчастных случаев".
ГРИНЯ (просматривает свидетельство и ухмыляется): Как раз трешник. Вот потом и вычтешь...
АГАСФЕР ЛУКИЧ: само собой, само собой. Тут у меня все учтено. (Достает из портфеля и кладет перед Гриней большой лист плотной белой бумаги, исписанный от руки чрезвычайно красивым, каллиграфически красивым почерком с наклоном влево.)
ГРИНЯ: изнуряюще долго читает текст, шевеля губами, зверски наморщив при этом лоб.
АГАСФЕР ЛУКИЧ: приятно улыбается.
Я: не знаю, что и думать, испытываю самые неприятные, но решительно неясные подозрения.
ГРИНЯ: дочитав документ по второму разу, с большим сомнением мотает щеками.
АГАСФЕР ЛУКИЧ: Замечания? Дополнения?
ГРИНЯ: Не пойдет так. Не нравится. Тут у вас, например, сказано прямо... (читает вслух) "Передаю мою особую нематериальную субстанцию, независимую от моего тела..." Не пойдет. Насчет субстанции я справки навел, много неясного... Тем более - "особая".
АГАСФЕР ЛУКИЧ: Понял вас. Разумно.
ГРИНЯ: Во-вторых. Не передаю, а, скажем, отдаю в аренду...
АГАСФЕР ЛУКИЧ: На девяносто девять лет.
ГРИНЯ: Н-н-н... Ладно. Это еще туда-сюда... Тоже, между прочим, могли бы навстречу пойти... Ну, ладно. И главное! (Строго стучит ногтем по бумаге.) Прямо здесь должно быть сказано: трешками! Других не приму!
АГАСФЕР ЛУКИЧ: Момент! (Жестом фокусника выхватывает из портфеля и кладет перед Гриней новый роскошный лист, исписанный тем же каллиграфическим почерком.)
ГРИНЯ: подозрительно поглядев на Агасфера Лукича, вновь погружается в чтение.
Я: только диву даюсь, на какие ухищрения приходится идти нынешнему страхагенту ради трех рублей; я заметил уже, что первый каллиграфический лист словно растворился в воздухе, на скатерти его больше нет, и неприятные подозрения во мне укрепляются.
ГРИНЯ (прочитав, передает лист мне): "Ознакомься, Корнеич", - говорит он озабоченно.
Я: ознакомливаюсь, и волосы мои встают дыбом.
ПЕРЕДАТОЧНЫЙ АКТ
Я, нижеподписавшийся Григорий Григорьевич Быкин, в присутствии свидетеля, названного мною Сергеем Корнеевичем Манохиным, отдаю предъявителю сего в аренду на 99 (девяносто девять) лет, считая с сего 1 августа 19.. года, свое религиозно-мифологическое представление, возникающее на основе олицетворения жизненных процессов моего организма, в обмен на 2999 (две тысячи девятьсот девяносто девять) казначейских билетов трехрублевого достоинства образца 1961 года. Каковая сумма должна оказаться в моем распоряжении в течение двадцати четырех часов с момента подписания мною данного акта.
Дата. Подпись.
Я: в полном обалдении принимаюсь читать все сначала.
ГРИНЯ (скворчит у меня над ухом): Религиозное... это... как его там... религиозное - это одно, не жалко... А субстанция - совсем другое дело, как ты считаешь, Корнеич?
АГАСФЕР ЛУКИЧ (ласково вещает где-то на краю моего сознания): Очень разумно, очень здраво поступаете, Григорий Григорьевич.
Я (как всегда, слетевши с рельсов повседневности, оказавшись в положении идиотском и абсолютно фальшивом, перескакиваю в истинно-мужскую грубоватую иронию и произношу первую же пришедшую на ум пошлость): "С тебя полбанки, Гриня, в честь такого дела!"
Даже то ничтожное мозговое усилие, которое потребовалось мне, чтобы изрыгнуть вышеприведенную пошлость, оказалось, видимо, в тогдашнем моем состоянии чрезмерным. То ли обморок, то ли прострация овладели мною. Дальнейшее вспоминается мне урывками. И как бы сквозь некую вуаль. Отчетливо помню, однако, как Агасфер Лукич, опасливо отклонясь, раскрыл портфель, и оттуда, словно из печки с раскаленными углями, шарахнуло живым жаром, даже угарцем потянуло, а Агасфер Лукич, схвативши (видимо, уже подписанный Гринею) акт передачи, сунул его в самый жар, в багрово-тлеющее, раскаленное, и торопливо захлопнул крышку, лязгнув железными замками.
- А не сгорит оно там к ядрене-фене? - опасливо спросил Гриня, следивший за всей этой процедурой с понятной настороженностью.
- Не должно, - озабоченно ответствовал Агасфер Лукич и наклонил к портфелю живое ухо, как бы прислушиваясь к тому, что происходит там внутри.
Помню также, что Гриня принялся немедленно и без всякого стеснения нас выпроваживать.
- Давайте, давайте, мужики, - приговаривал он, слегка подталкивая меня в поясницу. - Так ты обещаешь, что под орехом? - спрашивал он Агасфера Лукича.