Он устарел на сотни лет. В нем нет ни единой свежей мысли. Ветхий бочонок - и новое вино, способное разнести
вдребезги и кое-что покрепче. Это кончится плохо".
4
Холстен был во многом прав, утверждая, что закон "устарел на сотни лет". Он действительно крайне устарел по сравнению с текущим развитием
мысли и широко принятыми идеями. Несмотря на то, что почти вся материальная и духовная жизнь общества давно уже значительно изменилась, а теперь
менялась с почти невероятной быстротой, суды и законодательные собрания во всем мире все еще отчаянно старались приспособить современные
требования к процедурам, а также концепциям права, собственности, власти и обязательств, которые восходили к грубым компромиссам времен, еще в
значительной мере остававшихся варварскими. Собственно говоря, парики из конского волоса и шутовские наряды английских судей, их надменная
манера держаться и грязные судебные помещения были лишь внешними, видимыми признаками гораздо более глубокого анахронизма. Законодательные и
политические институты земного шара в середине двадцатого века повсюду представляли собой ставшее узким, но еще крепкое одеяние, теперь только
стеснявшее тело, защитой которому оно некогда служило.
Однако тот же дух свободомыслия и открытых дискуссий, который в области естественных наук знаменовал начало покорения природы, уже готовил
на протяжении восемнадцатого и девятнадцатого веков зарождение нового мира в дряхлеющем теле старого. В литературе тех времен все более и более
ясно прослеживается мысль о большем подчинении индивидуальных интересов и сложившихся институтов коллективному будущему, и все чаще тот или иной
аспект юридической, социальной и политической системы начинает порождать критику и протест. Уже в самом начале девятнадцатого столетия Шелли, не
видя при этом никакого другого выхода, изобличает современных ему правителей мира как сынов хаоса, да и вся система идей и гипотез, известная
под названием социализма, и особенно ее интернациональное учение, как ни слабы были ее позитивные утверждения и предсказания о методах перехода,
является важным свидетельством развития концепции именно такого изменения внутренних отношений в человеческом обществе, которое должно было
прийти на смену современной путанице идей, основанных на праве собственности.
Слово "социология" было изобретено Гербертом Спенсером, пользовавшимся большой популярностью философа, который писал примерно в середине
девятнадцатого века. Однако идея государства, планируемого на научной основе, как планируется система электрической тяги, получила широкое
распространение только в двадцатом веке. Тогда в Америке, где народ устал от чудовищной, парализующей развитие общества системы двух партий,
порожденной нелепым институтом их выборов, началось так называемое движение сторонников "Современного государства", и плеяда блестящих писателей
в Америке, Европе и на Востоке расшевелила воображение мира, рисуя перед ним картину еще невиданных по смелости перемен в социальной жизни
общества, праве собственности, системе найма, образования и управления. Несомненно, эти представления о "Современном государстве" были
отражением в социальной и политической мысли той гигантской революции материальной жизни, которая длилась уже двести лет, но в течение долгого
времени они влияли на существующие институты не больше, чем творения Руссо и Вольтера влияли на современные им институты в эпоху смерти
последнего.
Эти идеи роились в сознании людей, и требовался только такой социальный и политический кризис, который был вызван появлением атомных
механизмов, чтобы они внезапно грубо и зримо воплотились в жизнь.
5
Книга "Годы странствий" Фредерика Барнета принадлежит к автобиографическим романам, особенно популярным в третьем и четвертом десятилетиях
двадцатого века. Опубликована она была в 1970 году, и "годы странствий" следует понимать не буквально, а фигурально - в духовном и
интеллектуальном смысле. Собственно говоря, это название - намек, возвращающий нас к "Вильгельму Мейстеру" Гете, написанному на полтораста лет
ранее.
Автор книги, Фредерик Барнет, очень подробно описывает все, что с ним происходило с девятнадцати до двадцати трех лет, и все свои раздумья
и впечатления. Его нельзя назвать ни оригинальным, ни блестящим мыслителем, однако он обладал несомненным писательским даром, и, хотя до нас не
дошло ни одного его портрета, из случайно оброненных там и сям фраз мы узнаем, что он был невысок ростом, широкоплеч, склонен к полноте, обладал
"довольно пухлым" лицом и круглыми, несколько выпученными голубыми глазами. До финансового краха 1956 года он принадлежал к обеспеченному
классу, учился в Лондонском университете, совершил полет на аэроплане в Италию, затем прошел пешком от Генуи до Рима, по воздуху отправился в
Грецию и Египет и вернулся на родину через Балканский полуостров и Германию. Все состояние его семьи, в основном вложенное в банковские акции,
угольные шахты и доходные дома, погибло. Оставшись без гроша, он был вынужден искать какой-нибудь заработок. Ему пришлось очень нелегко, но тут
началась война, и он год воевал - сперва как офицер английской пехоты, а потом в армии умиротворения. Его книга рассказывает обо всем этом так
просто и в то ж; время так ярко, что все грядущие поколения могут с ее помощью увидеть годы Великой Перемены глазами хотя бы одного из ее
современников.
К тому же, как сообщает нам Барнет, он с самого начала был "инстинктивным" сторонником "Современного государства". Он дышал атмосферой этих
идей в классах и лабораториях школы "Фонда Карнеги", чей легкий и изящный фасад протянулся по южному берегу Темзы напротив старинного
Соммерсет-хауса, сумрачного и величественного. Подобные мысли составляли самую основу этой школы, одной из первых приступившей к возрождению
образования в Англии. После обычных лет, проведенных в Гейдельберге и Париже, он поступил на классический факультет Лондонского университета.
Старинная система так называемого "классического" образования английских педагогов - пожалуй, наиболее парализующая, бесплодная и глупая из всех
систем обучения, которые когда-либо обрекали людей на никчемное существование, - уже была изгнана из этого замечательного учреждения и заменена
современной методикой. Благодаря этому Барнет научился читать и говорить по-гречески и по-латыни так же свободно, как по-немецки, по-испански и
по-французски, и, изучая основы европейской цивилизации, к которым эти древние языки служат ключом, он пользовался ими без малейших затруднений.
(Эта перемена методики была еще так свежа, что Барнет счел нужным упомянуть о своей встрече в Риме с "оксфордским профессором", который
"говорил" по-латыни, запинаясь на каждом слове и с уилтширским акцентом, писал письма по-гречески, помогая себе кончиком языка, и считал любую
греческую фразу либо заклинанием - когда она была цитатой, либо непристойностью - когда она цитатой не была.) На глазах Барнета с английских
железных дорог исчезли паровозы и лондонский воздух постепенно очистился, так как дымные угольные камины уступили место электрическому
отоплению.