Химики всего мира более ста лет подтверждали полученные им результаты, его аппарат хранился в
Лондоне как бесценная реликвия. Кавендиш стал, как говорили в те времена, "классиком", - и в то же время, сколько раз ни повторялся его
эксперимент, в азоте неизменно скрывался еще один элемент - неуловимый аргон (вместе с ничтожным количеством гелия и следами других веществ -
собственно говоря, со всеми теми данными, которые могли бы открыть перед химией двадцатого века совершенно новые пути), и каждый раз он
ускользал незамеченным между профессорскими пальцами, повторявшими опыт Кавендиша.
Нужно ли удивляться, что при таких огромных допусках научные открытия до самого начала двадцатого века по-прежнему оставались скорее цепью
счастливых случайностей, чем систематическим покорением природы?
И все же дух искания все больше и больше распространялся по земле. Даже школьный учитель не мог ему помешать. Если в девятнадцатом столетии
тех, кто жаждал познать тайны природы, была всего лишь горстка, то теперь, в первые годы двадцатого века, в Европе, в Северной и Южной Америке,
в Японии, в Китае и повсюду в мире их были уже мириады - тех, кто сумел преодолеть пределы интеллектуальной рутины и повседневной жизни.
И вот настал тысяча девятьсот десятый год - год, когда родители Холстена, которого впоследствии целое поколение ученых называло "величайшим
химиком Европы", сняли на сезон виллу вблизи Санто Доминико, между Фьезоле и Флоренцией. Ему тогда было только пятнадцать лет, но он уже
приобрел известность как математик и был одержим яростной жаждой познавать. Его особенно влекла тайна фосфоресценции, которая как будто не имела
никакой связи с любыми другими источниками света. Впоследствии в своих воспоминаниях Холстен рассказал, как он следил за танцем светляков среди
темных деревьев в саду виллы под теплыми бархатными небесами Италии; как он ловил их и держал в банках, а потом, предварительно изучив общую
анатомию насекомых, начал их вскрывать; и как он попробовал воздействовать различными газами и температурами на их свечение. А затем случайно
подаренная ему прелестная научная игрушка, изобретенная сэром Уильямом Круксом, - игрушка, называемая спинтарископом, в которой под воздействием
частиц радия светится сернистый цинк, - заставила его задуматься над возможной связью между этими двумя явлениями. Это была счастливая мысль, и
она очень помогла ему в его исследованиях. И очень редким и счастливым стечением обстоятельств можно считать тот факт, что эти любопытные
явления привлекли внимание именно талантливого математика.
8
А в то время, когда Холстен размышлял над своими светляками во Фьезоле, некий профессор физики по фамилии Рафис читал в Эдинбурге цикл
вечерних лекций о радии и радиоактивности. Эти лекции привлекали большое количество слушателей. Профессор читал их в маленьком лектории, в
котором с каждым вечером становилось все теснее. На последней лекции все скамьи были битком набиты до самого последнего ряда, но даже те, кто
стоял в проходах, забывали об усталости - так захватили их гипотезы, которые излагал профессор. Но особенно заворожен был один слушатель -
круглоголовый вихрастый молодой горец: он сидел, обхватив колени большими красными лапищами, и впитывал каждое слово. Глаза его сияли, щеки
раскраснелись, уши горели.
- Таким образом, - говорил профессор, - мы видим, что радий, который сперва представлялся нелепым исключением, безумным извращением,
казалось бы, наиболее твердо установленных принципов строения материи, на самом деле обладает теми же свойствами, что и другие элементы.
Просто
в нем бурно и явно происходят процессы, которые, возможно, свойственны остальным элементам, но протекают в них крайне медленно и потому
незаметно. Так возглас одного человека выдает во мраке бесшумное дыхание множеств. Радий представляет собой элемент, который разрушается и
распадается. Но, быть может, все элементы претерпевают те же изменения, только с менее заметной скоростью. Это, несомненно, относится к урану, и
к торию - веществу этой раскаленной газовой мантии, и к актинию. Я чувствую, что мы лишь начинаем длинный список. И нам уже известно, что атом,
который прежде мы считали мельчайшей частицей вещества, твердой и непроницаемой, неделимой и... безжизненной... да, безжизненной!.. на самом
деле является резервуаром огромной энергии. Вот каковы удивительные результаты этих исследований.
Совсем недавно мы считали атом тем же, чем мы считаем кирпичи, - простейшим строительным материалом. Исходной формой материи, единообразной
массой безжизненного вещества. И вдруг эти кирпичи оказываются сундуками, сундуками с сокровищами, сундуками, полными самой могучей энергии. В
этой бутылочке содержится около пинты окиси урана; другими словами, около четырнадцати унций элемента урана. Стоит она примерно двадцать
шиллингов.
И в этой же бутылочке, уважаемые дамы и господа, в атомах этой бутылочки дремлет по меньшей мере столько же энергии, сколько мы могли бы
получить, сжигая сто шестьдесят тонн угля. Короче говоря, если бы я мог мгновенно высвободить сейчас вот тут всю эту энергию, от нас и от всего,
что нас окружает, осталась бы пыль; если бы я мог обратить эту энергию на освещение нашего города, Эдинбург сиял бы яркими огнями целую неделю.
Но в настоящее время никто еще не знает, никто даже не догадывается, каким образом можно заставить эту горстку вещества ускорить отдачу
заключенных в ней запасов энергии. Она и отдает их, но тоненькой, тоненькой струйкой.
Уран очень медленно превращается в радий, радий превращается в газ, называемый эманацией радия, а это вещество - в то, которое мы называем
"радий А". И этот процесс продолжается непрерывно с потерей энергии на каждом этапе, до тех пор, пока мы не достигнем последнего этапа, которым,
насколько мы можем в настоящий момент судить, является свинец. Но ускорить этот процесс мы не в силах.
- Понятно, - шептал про себя вихрастый юноша, и его красные руки стискивали колени, словно тиски. - Понятно. Ну, дальше! Дальше!
Помолчав, профессор продолжал.
- Почему это изменение является постепенным? - спросил он. - Почему в каждую данную секунду распадается лишь крохотная частица радия?
Почему он выделяет эти частицы так медленно и так точно? Почему весь уран разом не превратится в радий, а весь радий - в следующее вещество?
Почему этот распад идет по каплям? Почему эти элементы не распадаются целиком?..
Предположим, в скором времени мы найдем способ ускорить этот распад.
Вихрастый юноша энергично закивал. Сейчас он услышит чудесный, неизбежный вывод. Он подтянул колени к самому подбородку и от волнения
заерзал на сиденье.
- Почему бы и нет? - прошептал он. - Почему бы и нет?
Профессор поднял указательный палец.
- Подумайте, - сказал он, - какие возможности откроются перед нами, если мы его найдем! Мы не только сможем использовать уран и торий; мы
не только станем обладателями источника энергии настолько могучей, что человек сможет унести в горсти то количество вещества, которого будет
достаточно, чтобы освещать город в течение года, уничтожить эскадру броненосцев или питать машины гигантского пассажирского парохода на всем его
пути через Атлантический океан.