Он крепко сжал их, стараясь успокоиться и обрести уверенность.
Дэйн считал себя охотником за приключениями. Но он всегда с уверенностью мог сказать, что может, а чего нет, что у него получится, а что ему не по плечу. Однажды он выслушал обвинение в том, что пускается на чрезмерный, даже безрассудный риск, и не колеблясь отверг такое заявление.
– Я действительно люблю запах опасности, и на «ты» с ней, – ответил он тогда. – Но если меня не убьет молнией – а такое ведь может произойти, даже если я буду лежать дома в своей собственной постели, – я никогда не возьмусь за что‑нибудь непосильное. И прежде чем что‑то сделать, я несколько раз подумаю, а это уже нельзя назвать безрассудным риском.
Так всегда и было, но прежде Дэйн рассчитывал только на свои силы. Теперь же он вынужден полагаться на практически незнакомых ему существ, а ведь некоторые из них даже и не люди. У Аратака наличествует сила и расчетливость, у Райэнны храбрость и находчивость – это обнадеживает. Ну а остальные? На что они способны? Неизвестно. Тут привычка рассчитывать на свои силы не поможет. Скорее даже наоборот.
Марш отпустил руку Даллит, зная, что, пока она чувствует его смятение, ее собственный страх будет только возрастать.
– Мы потом поговорим обо всем этом, ладно? – сказал он. – Я должен собраться с мыслями.
Как всегда, девушка не спорила, не настаивала ни на чем. Покорно выслушав его слова, она приняла их так, точно это было ее собственное решение, и ушла на свою кровать. Райэнна и Роксон разжали объятия, и Дэйн подумал, все ли она успела сказать своему партнеру и что тот ответил ей? Марш понимал, что подойти и запросто спросить об этом – просто опасно. Конечно, можно притвориться, что и у него сладострастные намерения… Нет, эту мысль Дэйн немедленно отбросил. Встав на такой путь, Марш получил бы кучу ненужных осложнений, а их и без того хватало. Разве Даллит не спросила его:
– Почему это так тебя волнует?
Ответа Дэйн не находил, да и не желал искать.
Дэйн выполнил указания Райэнны. Обняв ее, он почувствовал силу ее упругого и в то же время по‑женски соблазнительно мягкого тела. В ней чувствовалась сила и привычка действовать. Марш проговорил:
– Нет, я ничего не сказал. Знаешь, я вообще был несколько ошарашен. Как бы там ни было, мы обсуждали тему… э‑э‑э… взаимоотношений между людьми разных человеческих рас, обычаи мехаров… то, как они… м‑м‑м… могут характеризовать то или иное проявление чувств своих пленников.
Знаешь, я вообще был несколько ошарашен. Как бы там ни было, мы обсуждали тему… э‑э‑э… взаимоотношений между людьми разных человеческих рас, обычаи мехаров… то, как они… м‑м‑м… могут характеризовать то или иное проявление чувств своих пленников.
«Она что, ждет, что я тоже стану заниматься с ней любовью для отвода глаз?»
Словно прочитав мысли Дэйна, Райэнна решительным жестом высвободилась из его объятий и, отстранившись от собеседника, негромко произнесла:
– Не стоит скрывать от нее наши планы. Не забывай, пожалуйста, что она эмопат. Если ты станешь ходить вокруг да около, она все равно все из тебя вытянет, а мехары, зная о способностях ее соплеменников, возможно, установили за ней наблюдение на телепатическом уровне, хотя это и сомнительно. Однако… она может оказаться полезной и нам – я не так уж сильно разбираюсь в эмопатах – но мало ли что?.. Если она настроится на мехаров, то, возможно, ей удастся узнать слабые стороны их обороны. И вообще что эти пираты о нас думают. Ну и далеко ли до цели нашего путешествия.
– Да это было бы так здорово, что и поверить нельзя!
– Было бы. Я никогда особо не полагалась на людей с повышенной сенсорикой, но сейчас особый случай. Нельзя отвергать даже малейшую возможность увеличить наши шансы на спасение, – заявила Райэнна. – Так что поговори с Даллит и не тяни с этим.
Дэйн сознавал ее правоту и заставлял себя собраться с силами, чтобы сделать то, что должен был сделать. А если это вновь погрузит Даллит в апатию, заставит хрупкую девушку утратить только начавший пробуждаться в ней интерес к жизни? Наполнит ее душу безысходностью? Толкнет бедняжку к мыслям о самоубийстве? Что тогда?
Марш привык к повседневной жизни невольников космического корабля мехаров. Он ждал. Спустя час (за неимением приборов для измерения времени Дэйн сам устанавливал для себя продолжительность тех или иных временных промежутков) после заключительного приема пищи «ежедневно» коридор и камеры, выходившие в него, погружались в темноту. Горел только тусклый свет в коридоре, да подсвечивались вывески туалетных комнат. В положенное время Дэйн забрался в кровать, которую уже привык называть своей.
«Как же все‑таки быстро, – подумал он, – мы ко всему привыкаем! Вот уже и одна из кушеток здесь „моя“, и я занимаю ее в ставшее уже привычным для меня время. Все ли разумные существа столь скоро вырабатывают привычки или это свойство сугубо наше, человеческое? А вернее, как тут все говорят, особенность обезьяноподобных?»
Он подождал час, пока сокамерники не угомонились и не уснули. Над Дэйном, на верхнем ярусе кровати, незнакомый ему темнокожий плосколицый человек сопел и вскрикивал, судя по всему, ему снился кошмар. Дэйн поднялся. Аратак на ближайшей кушетке как‑то странно похрапывал, свесив лапу чуть не до пола. Марш увидел, что человек‑ящерица слабо светится в темноте. В дальнем конце камеры, между двумя пустовавшими кушетками, разместилось паукообразное существо. Его огромные красные глаза отражали свет, он внимательно наблюдал за двигавшимся в темноте человеком. Дэйну стало очень и очень не по себе… А не хочет ли эта тварь чего‑нибудь свеженького, например человечинки? С другой стороны, зачем мехарам сажать существо, склонное к каннибализму, в одну камеру с его потенциальными жертвами?
Даллит занимала нижнюю кушетку, лицо девушки было повернуто в сторону, противоположную той, откуда подходил Дэйн. Ее волосы разметались по подушке. Примерно так Даллит лежала, когда Марш впервые приблизился к ней. Сейчас же она спала глубоким сном. Дэйн осторожно опустился возле Даллит, ему пришлось просидеть на краешке ее кровати некоторое время. Девушка проснулась не сразу, она пошевелилась, что‑то пролепетала во сне, все еще не желая выходить из окутывавшей ее дремы. Затем она вздохнула.