Тот пожал плечами:
– Часа на три.
– Мне сперва было страшно, – сказала его жена. – Но чем ближе я подхожу к концу, тем легче он мне кажется. Не помолиться ли нам, Джордж?
– Молись, моя родная, если ты так хочешь, – ласково ответил ей богатырь. – Каждый из нас молится на свой лад. Примиренное приятие всего, что ни пошлет судьба, приятие полное и веселое – вот моя молитва. Высшая вера и высшая наука в этом для меня как бы сливаются воедино.
– Я погрешил бы против истины, если бы назвал свое душевное состояние примиренностью, да еще веселой, – проворчал Саммерли в чубук. – Меня принуждают, и я покоряюсь. Но, признаться, я охотно пожил бы еще годик-другой, чтобы закончить мою классификацию ископаемых мелового периода.
– Ваша незаконченная работа, – кичливо сказал Челленджер, – пустяк по сравнению с тем, что мой собственный капитальный труд «Лестница жизни» так и не продвинулся дальше первой ступени. Мой ум, моя начитанность, мой опыт – словом, вся неповторимая совокупность качеств – были бы вложены в эту книгу, которая должна была составить эпоху в науке. И все-таки говорю вам: я приемлю судьбу!
– Думаю, у нас у всех что-нибудь осталось не доделано, – сказал лорд Джон. – Что у вас, например, молодой человек?
– Я работал над книгой стихов.
– Ну, теперь мир от нее избавлен, – вздохнул лорд Джон. – Покопаться, так всегда найдешь, что нет худа без добра.
– А у вас? – спросил я.
– Получилось так, что я как раз привел в порядок свои дела и готов ко всему. Вот только я обещал Мэривелу поехать с ним весной в Тибет на барса. Но за вас особенно обидно, миссис Челленджер: вы едва успели устроиться в этом уютном доме!..
– Где Джордж, там и дом мой. Но чего бы я ни дала, чтобы еще раз погулять вдвоем по этим милым холмам, подышать свежим утренним воздухом!
Ее слова задели нас всех за живое. Солнце пробилось сквозь сизую завесу тумана и залило золотым своим светом всю ширь Уилда: а мы сидели взаперти, в сумрачной, ядовитой атмосфере, и восхитительный вид за окном, этот чистый, овеянный ветром деревенский простор, был для нас как воплощенная мечта о красоте. Миссис Челленджер в тоске протянула руки к холмам. Мы сдвинули кресла и сели полукругом у самого окна. Стало очень душно. Мне казалось, тени смерти надвигаются на нас – последних в роде человеческом. Как будто невидимый занавес опускался со всех сторон.
– Этого баллона хватит ненадолго, – сказал лорд Джон и жадно глотнул воздух.
– Количество газа в данном объеме есть величина переменная, – пояснил Челленджер. – Она зависит от того, под каким давлением его вводили в сосуд и насколько тщательно соблюдалась при этом осторожность. Я склонен согласиться с вами, Рокстон, что баллон с изъяном.
– Выходит, у нас украли последний час нашей жизни! – со злостью сказал Саммерли. – Это превосходно рисует нам напоследок, в какой мы жили подлый и корыстный век. Что ж, Челленджер, если вы наметили изучить субъективные явления физического распада, – пора приступать.
– Садись на скамеечку у моих ног и дай мне руку, – сказал Челленджер жене. – Думаю, друзья, едва ли стоит медлить дольше в этой нестерпимой духоте. Ведь ты не хочешь, дорогая, правда?
Жена тихо застонала и уткнулась лицом в его колени.
– Я не раз смотрел, как люди зимой купаются в Серпентайне, – сказал лорд Джон. – Когда почти все вошли в воду, двое-трое еще дрожат на берегу и завидуют тем, кто посмелей и уже окунулся. Хуже всех последнему. Я за то, чтобы сразу в воду с головой – и конец!
– Что же, по-вашему? Отворить окно – и пусть эфир делает свое дело?
– Лучше яд, чем удушье.
Саммерли, неохотно соглашаясь, кивнул головой и протянул Челленджеру худую руку.
– Мы в свое время часто ссорились, но теперь это все позади, – сказал он. – В глубине души мы всегда были добрые друзья и уважали друг друга. Прощайте.
– Прощайте, мой мальчик! – сказал мне лорд Джон. – Окно запечатано. Вам его так не открыть.
Челленджер наклонился, поднял жену и прижал ее к груди, а жена обвила руками его шею.
– Дайте мне этот полевой бинокль, Мелоун, – сказал он спокойно.
Я подал.
– В руки той силы, что создала нас, предаемся вновь! – прогремел его голос, и с этими словами он бросил бинокль в окно.
Еще не отзвучал звон последних осколков, как благодатный ветер обдал наши пылающие лица сильным и сладким дыханием. Не знаю, как долго мы сидели в изумленном молчании. Потом, как сквозь сон, я вновь услышал голос Челленджера.
– Мы вернулись к нормальным условиям! – вскричал он. – Земля пронеслась сквозь отравленный пояс, но из всего человечества спаслись мы одни.
Мертвый мир
– Это ужасно, Джордж, ужасно! – простонала Женщина, захлебываясь от рыданий. – Ах, если бы мы погибли с другими! Зачем ты спас нас? У меня такое чувство, точно мы мертвы, а все остальные живы.
Густые брови Челленджера насупились в сосредоточенной думе, между тем как его большая волосатая лапа сжала протянутую к нему руку жены. Я заметил, что в беде жена всегда вот так тянулась к нему руками, точно ребенок к матери.
– Я не настолько фаталист, чтобы проповедовать непротивление, – сказал он, – но тем не менее я всегда считал, что высшая мудрость – в примирении с действительностью. Он говорил медленно, и его полнозвучный голос дрожал, проникнутый глубоким чувством.
– А я не согласен примириться, – твердо сказал Саммерли.
– А по-моему, ваше согласие или несогласие не стоят и выеденного яйца, – заметил лорд Джон. – Вы просто вынуждены принять судьбу, а как вы примете ее – готовясь к бою или упав на колени, – не все ли равно? Насколько я помню, никто не спрашивал нашего разрешения, когда началась эта штука, и никто, похоже, не спросит и теперь. Так что какая разница, что мы думаем на этот счет?
– Разница та же, как между счастьем и горем, – сказал Челленджер, глядя на нас отсутствующим взглядом и все еще поглаживая руку жены. – Вы можете плыть по течению, сохраняя душевный мир, и можете ринуться против него и бороться до изнеможения.