Дело не только в уважении к себе - если он вернется, это пошатнет его литературную репутацию. Он вздрогнул, представив себе заголовки: "Гибсон вернулся!", "Автор книг о космосе - жертва космической болезни!". Даже в литературных еженедельниках его продернут, а в "Тайм"... нет, и подумать страшно!
- Хорошо, - сказал врач, - что до старта космолета еще двенадцать часов. Я вас отправлю в камеру невесомости и посмотрю, как вы там справитесь.
Гибсон не мог не признать, что это дельная мысль. Раньше он считал себя здоровяком, и до сих пор ему не приходило в голову, что путешествие может оказаться не только неприятным, но и опасным. Легко смеяться над космической болезнью, когда мы сами ее не испытали!
Внутренняя Станция - Космическая станция-1, как ее обычно называли, - находилась в двух с лишним тысячах километров от Земли и делала вокруг нее виток за два часа. Это была первая ступенька на пути к звездам. Хотя технически она уже не была нужна, она сильно удешевляла космические полеты. Все рейсы на Луну и на планеты начинались отсюда.
Атомные космолеты забирали тут земной груз. Ракеты на химическом горючем связывали Станцию с Землей - закон запрещал атомным космолетам подходить к Земле ближе чем на тысячу километров. Многие считали, что и этого мало: радиоактивный выброс мог покрыть это расстояние меньше чем за минуту.
Станция с годами росла, и первые ее проектировщики не узнали бы ее теперь. Вокруг сферического ядра лепились обсерватории, лаборатории и мудреные приборы, в которых могли разобраться только специалисты. Но, несмотря на все пристройки, основная задача искусственной луны была все та же: здесь заправлялись космолеты - хрупкие творения рук человека, бросающего вызов одиночеству Солнечной системы.
- Вы вполне уверены, что вам хорошо? - спросил врач, пока Гибсон пытался стоять как следует.
- Да, кажется, - осторожно ответил тот.
- Тогда идемте в гостиную, там вам дадут выпить. Хорошего горячего чаю, - прибавил он во избежание недоразумений. - Посидите, почитаете газеты полчасика, а мы решим, что с вами делать.
Гибсон был шокирован. Святотатство за святотатством! До Земли две тысячи километров, кругом - звезды, а он пьет сладенький чай (подумать только - чай!) в комнате, похожей на приемную дантиста. Окон не было - вероятно, для того, чтобы зрелище быстро вращающихся небес не помешало действию лекарств. Оставалось рыться в грудах старых журналов, а это было нелегко, потому что журналы оказались сверхлегкие, напечатанные на папиросной бумаге. К счастью, он нашел номер "Кормчего" со своим рассказом, таким старым, что он сам забыл конец; и потому неплохо провел время, дожидаясь врача.
- Пульс в норме, - ворчливо сказал врач. - Сейчас пойдем в камеру невесомости. Следуйте за мной и ничему не удивляйтесь.
С этими загадочными словами он вывел Гибсона в широкий, ярко освещенный коридор, который, по-видимому, и спереди и сзади уходил вверх. Гибсон не успел разобраться, в чем тут дело, - врач отодвинул боковую дверцу, и перед ними возникли металлические ступеньки. Гибсон машинально прошел несколько шагов, но посмотрел вперед, остановился и вскрикнул от удивления.
Там, где он стоял, лестница поднималась под обычным углом в сорок пять градусов. Потом она становилась круче и метрах в десяти шла вертикально. Но, несмотря на это, угол возрастал - как тут не испугаться! - пока лестница не загибалась назад и не уходила в неизвестность где-то наверху и сзади.
Услышав его крик, врач оглянулся и ободряюще хихикнул.
- Не всегда надо верить глазам, - сказал он. - Идите. Это нетрудно.
Гибсон неохотно двинулся вперед, и сразу же два ощущения поразили его. Во-первых, он становился все легче. Во-вторых, хотя лестница шла круче и круче сзади за ним, она лежала все под тем же углом в сорок пять градусов.
Во-вторых, хотя лестница шла круче и круче сзади за ним, она лежала все под тем же углом в сорок пять градусов. Впереди, над ним, лестница чуть уходила в сторону, и, хотя она искривлялась, наклон ее не менялся. Вскоре Гибсон понял, в чем дело. Ощущение весомости давала центробежная сила - ведь Станция вращалась вокруг своей оси, - а по мере приближения к центру тяготение уменьшалось до нуля. Сама лестница обвивала ось особой спиралью - когда-то он знал ее научное название, - так что, несмотря на радиальное тяготение, наклон под ним оставался все тот же. К таким вещам работники космических станций быстро привыкают. Наверное, когда они возвращаются на Землю, им неприятно смотреть на обычную лестницу.
В конце лестницы слова "вниз" и "вверх" потеряли свой реальный смысл. Гибсон вошел в продолговатую цилиндрическую комнату, где не было ничего, кроме крест-накрест натянутых веревок; в дальнем ее конце сквозь иллюминатор врывался солнечный свет. Вскоре Гибсон увидел, что свет этот, как луч прожектора, обходит всю комнату, то исчезая, то появляясь в иллюминаторах. В первый раз чувства сообщили ему о том, что Станция действительно вращается, и он прикинул время вращения, заметив, через сколько секунд вернулось Солнце на свое место. "День" маленького искусственного мирка укладывался меньше чем в десять секунд; но этого было достаточно, чтобы создать ощущение нормальной весомости у внешних стен.
Продвигаясь за врачом по веревкам, Гибсон чувствовал себя пауком в лабиринте паутины. Наконец он достиг наблюдательного поста и понял, что они в конце какой-то трубы, параллельной оси Станции и выступающей вперед. Отсюда вид на звезды не закрывали ни пристройки, ни приборы.
- Я вас оставлю ненадолго, - сказал врач. - Здесь есть на что посмотреть, и плохо вам не станет. А если станет, вспомните, что внизу этой лестницы нормальное тяготение.
"Да, - подумал Гибсон, - и возвращение на Землю". Но он твердо решил пройти испытание и получить медицинскую справку.
Понять, что вращается Станция, а не Солнце и звезды, было совершенно невозможно. Приходилось просто верить. Звезды неслись так быстро, что удавалось ясно различить только самые яркие: а Солнце, когда Гибсон разрешил себе взглянуть на него, золотой кометой пронеслось мимо. Сейчас нетрудно было понять, почему люди так и не хотели верить, что вертится Земля, а не прочный свод небес.
Земля огромным полумесяцем закрывала полнеба. По мере того как Станция неслась по своей орбите, она медленно росла; минут через сорок она должна была стать полной, а еще через час - когда Станция войдет в конус ее тени - исчезнуть, закрыть Солнце черным щитом. Земля пройдет все фазы - до полноземлия и обратно - за два часа. Ощущение времени смещалось, как только он думал об этом. Привычные сутки, месяцы и времена года не значили здесь ничего.
Примерно в километре от Станции, ничем с ней не связанные, двигались вместе с ней три космолета: стреловидная ракета, на которой он прибыл с такими мучениями час назад; грузовик примерно в тысячу тонн, собирающийся на Луну; и, наконец, "Арес", свежеокрашенный, сверкающий, великолепный.
Гибсон так и не примирился с отказом от обтекаемых, узких космолетов, о которых мечтали в первой половине двадцатого столетия.
Мир принял эти гантели, он - нет. Конечно, он знал все их достоинства.
Обтекаемость не нужна ракете, которая не входит в соприкосновение с воздухом. Во избежание облучений двигатель должен находиться как можно дальше от команды; и вот два шара, соединенные длинной трубкой, оказались самым простым решением задачи.
"И самым уродливым", - подумал Гибсон. Но вряд ли это важно, если "Арес" всю свою жизнь проведет в космосе, где только звезды увидят его. По-видимому, он был уже заправлен и дожидался точно вычисленной секунды; когда оживут его двигатели, он рванется с орбиты и по длинной гиперболе понесется к Марсу.