- Какие находки?
- Золотые слитки, драгоценные камни из стальных ящиков в одном из глубоких помещений. Это кража, менхир Шэнноу.
- Так положите ей конец, - посоветовал Шэнноу.
- Я ученый, менхир.
- В таком случае занимайтесь наукой... и не вмешивайтесь в дела, которые вам не по силам.
- Вы смотрите сквозь пальцы на такое воровство?
Шэнноу усмехнулся:
- Воровство? Кому принадлежит этот корабль? Никому. Следовательно, никто ни у кого не ворует. Две группы алчут того, что там есть. Более сильный заберет то, что пожелает. Такова жизнь, менхир Моне. Решает сила.
- Но с вами мы оказались бы сильнее их.
- Может быть... Но этого вы так и не узнаете. Утром я уеду.
- Вы боитесь, менхир Шэнноу? Или просто хотите побольше монет? Мы можем заплатить.
- Я вам не по карману, менхир. А теперь разрешите мне уснуть.
* * *
Утреннее небо хмурилось тучами, и вскоре после рассвета струйки дождя, стекавшие по его лицу, разбудили Шэнноу. Он встал, туго скатал одеяла и стянул их промасленными полосками сыромятной кожи. Потом надел тяжелую длинную куртку и оседлал жеребца. Из дымки измороси появились две дюжие фигуры, и Шэнноу остановился, выжидая.
- Похожее ты нас опередил, - сказал широкоплечий мужчина с темной дырой на месте передних зубов. Его товарищ был пониже и поподжаристее. С поясов обоих свисали пистолеты. - Из-за нас не задерживайся. Езжай отсюда!
Шэнноу промолчал.
- Ты что - на ухо тугой? - спросил второй. - Ты тут лишний.
В стороне собралась небольшая толпа. Шэнноу заметил Хеймута и Клауса Моне. Дейкера нигде не было видно.
- Во-во! Ну-ка поможем ему! - сказал высокий, подходя ближе, но Шэнноу выбросил вперед руку, вытянув два пальца, и ударил его в горло. Детина, хрипя, попятился и упал на колени. Шэнноу пристально посмотрел на второго.
- Будьте так добры, привяжите мои одеяла к седлу, - сказал он ласково.
Тот сглотнул, облизнул губы и опустил руку на рукоятку пистолета.
- Сегодня, - сказал Шэнноу, - неподходящий день для смерти. Человеку следует взглянуть в последний раз на солнце.
Несколько секунд его второй противник оставался в нерешительности. Потом бросил испуганный взгляд на своего товарища, который, стоя на коленях, держался за горло и со всхлипами втягивал воздух в легкие. Он знал, что ему следует выхватить пистолет, но рука не слушалась. Его глаза забегали, встретились со взглядом Шэнноу.
- Будь ты проклят! - прошептал он, и его ладонь соскользнула с пистолета, он подошел к скатанным одеялам, перекинул их через круп коня и привязал к седлу.
- Благодарю вас, - сказал Шэнноу. - А теперь помогите вашему другу.
Он сел в седло и повернул жеребца на север. Толпа расступилась, и он с трудом подавил желание обернуться. Это было самое опасное мгновение. Но выстрел не прозвучал. Он направил жеребца туда, где вечером стоял фургон фрей Мак-Адам. Фургона там не оказалось.
Шэнноу злился на себя. Не было никакой нужды унижать людей, которых явно послал Дейкер, чтобы поторопить его с отъездом. Ему следовало бы просто уехать, как они предлагали. И только гордость помешала ему поступить так, а гордость - грех в глазах Всемогущего.
"Вот почему ты не можешь найти Иерусалим, Шэнноу, - сказал он себе. Твои грехи сковали тебя".
Иерусалима не существует.
Эта непрошеная мысль внезапно пронзила его мозг, и он вздрогнул. За последние годы он увидел очень много, и его сомнения умножились. "Но какой у меня выбор? Если Иерусалима не существует, тогда все было напрасно. И, значит, поиски должны продолжаться". Ради чего? "Ради меня самого! Пока я продолжаю поиски, Иерусалим существует - пусть только в моем воображении. Этого достаточно. Ничего больше мне не требуется". Ты лжешь, Шэнноу! "Да-да, я лгу. Но что это доказывает? Я должен искать. Я должен узнать".
И где теперь ты будешь искать? "За Великой Стеной". А если его и там нет? "До самого края земли и до границ ада".
Выехав на гребень, он повернул на запад, ища прохода в горах. Более двух часов он следовал оленьими тропами, пока не выехал на дорогу, всю в глубоких колеях, оставленных колесами фургонов, и в отпечатках лошадиных копыт. Дождь кончился, из-за тучи выплыло солнце. Теперь он ехал осторожно, часто останавливался и внимательно осматривал окружающую местность. Когда солнце достигло зенита, он устроил привал в тени высокого каменного столпа, изваянного ветрами и водой. Там было прохладно, и около часа он читал Библию, наслаждаясь Песней Песен Соломона. Ближе к вечеру Иерусалимец миновал горы и по узкой тропе начал спускаться в долину за ними.
К западу на ведущей к городу более широкой дороге был виден фургон фрей Мак-Адам. На севере за последними, домами долина тянулась еще мили и мили, а затем упиралась в грандиозную стену, теряющуюся вдали. Шэнноу достал зрительную трубку и осмотрел стену. Она выглядела массивной, и даже на таком расстоянии он различил цветы, растущие в щелях между ее огромными плитами, и узоры лишайников на них. Он посмотрел выше, стараясь разглядеть чудеса за стеной, но увидел лишь плывущие по небосводу белые облака. Повернувшись в седле, он навел трубку на фургон. Фрей Мак-Адам сидела на козлах, - он увидел ее волосы цвета золотого меда и правую ногу, прижатую к тормозу. Дети шли сзади, ведя на поводу лошадь. До города они должны были добраться намного раньше него. Он посмотрел на дома внизу - по большей части деревянные (бревенчатые или обшитые тесом), но в восточных кварталах виднелись каменные здания в несколько этажей. Единственная широкая улица тянулась шагов на пятьсот, а затем упиралась в дома, тянувшиеся с севера на юг. Городок, казалось, процветал - всюду были видны стройки. За городком простирался луг, усеянный большими и малыми шатрами, и Шэнноу насчитал не один десяток костров для приготовления ужина. Сюда съезжались семьи из других краев, и вскоре в Долине Паломника должен был вырасти настоящий большой город.
Шэнноу взвесил, не объехать ли город стороной, чтобы сразу же направиться к стене и дальше. Но его конь нуждался в отдыхе, а сам Иерусалимец словно уже сотню лет не спал на кровати. Он потер подбородок, представил себе лохань с горячей водой, чтобы неторопливо смывать дорожную грязь, и ощущение бритвы, скользящей по щеке. Да и его одежду уже давно не мешало бы почистить, а подметки сапог протерлись почти до дыр. Он еще раз бросил взгляд на фургон, но уже не увидел ни золота волос его хозяйки, ни ее ноги, прижатой к тормозу.
10
Ошир с трудом опустил свое раздавшееся бесформенное тело в широкое кресло. Сидеть было мукой - мышцы спины теперь растягивали по-иному, чем прежде. Он встал и устроился на полу, глядя на Черную Госпожу, точно статуя застывшую за большим письменным столом. Глаза ее были закрыты, дух покинул тело. Ошир знал, куда она улетела: она была в глубине мазка его крови на кристалле в середине стола. Ошир не пошевельнулся, пока Шрина не потянулась и не открыла глаза. Она негромко выругалась.
- Не будь нетерпеливой, - сказал Ошир. Темнокожая женщина с улыбкой оглянулась на него.
- Время убегает от меня, - ответила она. - Как ты себя чувствуешь?
- Не очень хорошо, Шрина. Теперь я знаю, что испытывал Шэр-ран... и почему он ушел. Может быть, и мне следует уйти.
- Нет! Я не желаю этого слышать. Я уже почти у цели, Ошир. Я знаю, знаю! Мне осталось только установить, почему дочерние молекулы отклоняются от нормы. Этого не должно быть.