- При такой позиции вам редко придется мучиться раскаянием.
- Тем-то она и полезна. Позиция настолько эгоистичная, чтособратной
стороныневольнозатрагиваетсферывысокойчеловечности-оберегать
других...
Воздух потускнел. Придорожные кусты казались гипсовымислепками-до
такой степени они были запудрены пылью. Между небом и землейвиселсветлый
известковый туман и широкими белыми полосами стелился пополям.Машиназа
машиной проносились по дороге. Этобылошоссе,котороевелокгоночной
трассе в Монце.
Солнце мерцало в облаках пыли, отчего его еще труднее былоразглядеть.
Вереница автомобилей за несколько километров дотрассысмыкаласьвцепь,
которая разрывалась только в местах парковки.
Трибуны были полны, и от них исходило тобеспокойноеожидание,какое
всегда возникает в переполненных общественных местах,будьтотеатральные
залы или спортивные арены - легкая лихорадка, охватывающая каждого, кто туда
попадает. Хлопали флаги, висели в небе рекламные воздушные шары,игудели,
пробуя силы, невидимые моторы.
Льевен был поражен количеством публики. Вместе сКаемонпрокладывал
себе путь к складу запасных частей, чтобы заглянуть в отсексвоегозавода.
Там царило волнение. Механики стояли группойичто-тоживообсуждали.К
Льевену быстро подошел молодой человек. Правая рука у него была забинтована.
- В чем дело, Хольштейн, что это за повязка?
- Я немного защемил себе руку.
- Но ведь с этой повязкой вы не можете ехать! Что же нам теперь делать?
- Льевен разглядывал туго забинтованную руку. - Как это случилось?
- Сегодня днем я хотел еще разок проверить маслоидляэтогоподнял
задние колеса. Но, должно быть, плохо установил домкрат, потому чтопокая
заливал масло, машина соскользнула и одно колесо зашибло мне руку.
- И что же?
- Ушиб, ничего страшного. Я поеду.
Льевен недовольно покачал головой. Хольштейн подавленно улыбнулся.
- Я могу ехать, честное слово! Рулить буду главным образом левой рукой.
Я прекрасно умею вести левой, правая мне даже и не нужна.Крометого,для
торможения и переключения мы тут с ребятами смастериликрючок.Япримотаю
его ремнем к запястью. Будет что-то вроде руки.
Он вынул крючок и показал, как намерен им пользоваться. НаЛьевенаон
смотрел боязливо и с какой-то безнадежностью. Потом,впоискахподдержки,
обратился к Каю:
- Смотрите, это же совсем просто. Ведь на такой гладкойдорогеничего
случиться не может.
Льевен не знал, смеяться ему или сердиться.
-Вашемукрючку-этомугениальномукрючку,-честьихвала!
Изобретениевесьмаполезноеи,возможно,современеммыначнем
конструировать машины с таким крючком. А пока что придется подождать.Ехать
вы не можете, заявку мы отзовем.
А пока что придется подождать.Ехать
вы не можете, заявку мы отзовем.
На лице Хольштейна отразилось отчаяние. Он опять взял крючок и сказал:
- Я покажу вам это в машине, будет гораздо легче и наглядней. Давечая
уже сделал пробный круг.
Он сел на сиденье и пристегнулся ремнями. Льевенкрепковзялегоза
руку.
-Выпросторебенок,Хольштейн.Когдамашинадолжнаделатьсто
пятьдесят километров в час,тонаизвилистойсевернойчаститрассы,в
какой-нибудь узкой петле, вам понадобятся не то что две,авсетрируки,
чтобы удержать машину и не сверзиться вниз. Жаль, что так получилось. Выне
виноваты, - то, что вы так рветесь ехать, говорит в вашу пользу,новыне
поедете. Это было бы невероятным легкомыслием. Пойду аннулирую заявку.
Он по-товарищески взял забинтованную руку Хольштейна и погладил ее.
- Надеюсь, она скоро придет в норму. - Кивнув Хольштейну,Льевенушел
вместе с Каем.
Хольштейн оторопело смотрел им вслед.
Кай и Льевен протискивались сквозьтолпу.Трассабылаперекрыта.С
минуты на минуту должна была начаться первая гонка.
- Почему вы сердитесь, Льевен? - спросил Кай. - Этотюношапроизводит
хорошее впечатление.
- Он на самомделехороший,-ответилЛьевен,-одинизлучших
автогонщиков, каких мы могли заполучить, молодой,отчаянносмелый,однако
пока еще неосторожный, приходитсявсякийразвдалбливатьему,чтобыон
строго придерживался инструкций.
Надвигался вой, похожий на рев гранаты. Первые автомобили промчались по
трассе. Льевен поглядел им вслед.
- Для меня было крайне важно, чтобы Хольштейн участвовал в этойгонке,
ведь мы хотели понаблюдать за нашей машиной. Директор завода, Пеш, уже сидит
на трибуне с секундомером. Он еще ничего не знает. Прибыл сюда сегодня утром
и позвонил мне, что все в порядке, я могу приезжать.Темвременемонеще
съездил в Милан и в наш отсек больше не заглядывал. Пеш собирался стрибуны
определить время нашей машины, а я - остановитьеепослеповоротаЛесмо;
таким образом, мы хотели не допустить, чтобы она прошла всю дистанцию.Дело
в том,чтоужевовремятренировочныхзаездовонавызвалаумногих
любопытство, слишком большое любопытство.
Снова целая стайка автомобилейсшумомпролетеламимоних.Льевен
затопал ногами.
- Как это будоражит! Я принимал участие в стольких гонках, что порабы
мне угомониться. Но каждый раз, когда я слышу мотор,работающийнаполную
мощность, меня знобит от волнения. Какая досада, что мы вылетели!
Он обернулся. Сзади кто-то позвал его по имени. К нему подбежал один из
механиков.
- Пойдемте скорее...
- В чем дело?
- Хольштейн...
- Что с ним?
- Он срывает повязку.
Льевен побагровел от злости и поспешилзамехаником.