Солнце давно село, Нагорная сторона, где возвышается острый купол собора, озаряется бледными блесками луны, а тихое Заречье утонуло в тёплой мгле. По пловучему мосту, соединяющему обе стороны города, изредка проходят одинокие фигуры. Они идут спешно: ночь в тихом городке рано собирает всех в гнёзда свои и на пепелища [32] свои. Прокатила почтовая телега, звеня колокольчиком и перебирая, как клавиши, мостовины, и опять все замерло. Из далёких лесов доносится благотворная свежесть. На острове, который образуют рукава Турицы и на котором синеет бакша кривоносого чудака, престарелого недоучки духовного звания, некоего Константина Пизонского, называемого от всех «дядей Котином», раздаются клики:
— Молвоша! где ты, Молвоша!
Это старик зовёт резвого мальчишку, своего приёмыша, и клики эти так слышны в доме протопопа, как будто они раздаются над самым ухом сидящей у окна протопопицы. Вот оттуда же, с той же бакши, несётся детский хохот, слышится плеск воды, потом топот босых ребячьих ног по мостовинам, звонкий лай игривой собаки, и все это кажется так близко, что мать протопопица, продолжавшая все это время сидеть у окна, вскочила и выставила вперёд руки. Ей показалось, что бегущее и хохочущее дитя сейчас же упадёт к ней на колени. Но, оглянувшись вокруг, протопопица заметила, что это обман, и, отойдя от окна в глубину комнаты, зажгла на комоде свечу и кликнула небольшую, лет двенадцати, девочку и спросила её:
— Ты, Феклинька, не знаешь ли, где наш отец протопоп?
— Он, матушка, у исправника в шашки играет.
— А, у исправника. Ну бог с ним, когда у исправника. Давай мы ему, Феклушка, постель постелем, пока он воротится.
Феклинька принесла из соседней комнаты в залу две подушки, простыню и стёганое жёлтое шерстяное одеяло; а мать протопопица внесла белый пикейный шлафрок и большой пунцовый фуляр. Постель была постлана отцу протопопу на большом, довольно твёрдом диване из карельской берёзы. Изголовье было открыто; белый шлафрок раскинут по креслу, которое поставлено в ногах постели; на шлафрок положен пунцовый фуляр. Когда эта часть была устроена, мать-протопопица вдвоём с Феклинькой придвинули к головам постели отца Савелия тяжёлый, из карельской же берёзы, овальный стол на массивной тумбе, поставили на этот стол свечу, стакан воды, блюдце с толчёным сахаром и колокольчик. Все эти приготовления и тщательность, с которою они исполнялись, свидетельствовали о великом внимании протопопицы ко всем привычкам мужа. Только устроив все как следовало, по обычаю, она успокоилась, и снова погасила свечу, и села одиноко к окошечку ожидать протопопа. Глядя на неё, можно было видеть, что она ожидает его неспокойно; этому и была причина: давно невесёлый Туберозов нынче особенно хандрил целый день, и это тревожило его добрую подругу. К тому же он и устал: он ездил нынче на поля пригородных слобожан и служил там молебен по случаю стоящей засухи. После обеда он немножко вздремнул и пошёл пройтись, но, как оказалось, зашёл к исправнику, и теперь его ещё нет. Ждёт его маленькая протопопица ещё полчаса и ещё час, а его все нет. Тишина ненарушимая. Но вот с нагорья послышалось чьё-то довольно приятное пение. Мать протопопица прислушивается. Это поёт дьякон Ахилла; она хорошо узнает его голос. Он сходит с Батавиной горы и распевает:
Ночною темнотою
Покрылись небеса;
Все люди для покоя
Сомкнули очёса. [33]
Дьякон спустился с горы и, идучи по мосту, продолжает:
Внезапно постучался
Мне в двери Купидон;
Приятный перервался
В начале самом сон.
Протопопица слушает с удовольствием пение Ахиллы, потому что она любит и его самого за то, что он любит её мужа, и любит его пение.
Она замечталась и не слышит, как дьякон взошёл на берег, и все приближается и приближается, и, наконец, под самым её окошечком вдруг хватил с декламацией:
Кто там стучится смело?
Сквозь двери я спросил.
Мечтавшая протопопица тихо вскрикнула: «Ах!» и отскочила в глубь покоя.
Дьякон, услыхав это восклицание, перестал петь и остановился.
— А вы, Наталья Николаевна, ещё не започивали? — отнёсся он к протопопице и с этими словами, схватясь руками за подоконник, вспрыгнул на карнизец и воскликнул: — А у нас мир!
— Что? — переспросила протопопица.
— Мир, — повторил дьякон, — мир. Ахилла повёл по воздуху рукой и добавил:
— Отец протопоп… конец…
— Что ты говоришь, какой конец? — запытала вдруг встревоженная этим словом протопопица.
— Конец… со мною всему конец… Отныне мир и благоволение. Ныне которое число? Ныне четвёртое июня; вы так и запишите: «Четвёртого июня мир и благоволение», потому что мир всем и Варнавке учителю шабаш.
— Ты это что-то… вином от тебя не пахнет, а врёшь.
— Вру! А вот вы скоро увидите, как я вру. Сегодня четвёртое июня, сегодня преподобного Мефодия Песношского [34] , вот вы это себе так и запишите, что от этого дня у нас распочнется.
Дьякон ещё приподнялся на локти и, втиснувшись в комнату по самый по пояс, зашептал:
— Вы ведь небось не знаете, что учитель Варнавка сделал?
— Нет, дружок, не слыхала, что такое ещё он, негодивец, сотворил.
— Ужасная вещь-с! он человека в горшке сварил.
— Дьякон, ты это врёшь! — воскликнула протопопица.
— Нет-с, сварил!
— Истинно врёшь! — человека в горшок не всунешь.
— Он его в золяной корчаге сварил, — продолжал, не обращая на неё внимания, дьякон, — и хотя ему это мерзкое дело было дозволено от исправника и от лекаря, но тем не менее он теперь за это предаётся в мои руки.
— Дьякон, ты врёшь; ты все это врёшь.
— Нет-с, извините меня, даже ни одной минуты я не вру, — зачастил дьякон и, замотав головой, начал вырубать слово от слова чаще. — Извольте хорошенько слушать, в чем дело и какое его было течение: Варнавка действительно сварил человека с разрешения начальства, то есть лекаря и исправника, так как то был утопленник; но этот сваренец теперь его жестоко мучит и его мать, госпожу просвирню, и я все это разузнал и сказал у исправника отцу протопопу, и отец протопоп исправнику за это… того-с, по-французски, пробире-муа, задали, и исправник сказал: что я, говорит, возьму солдат и положу этому конец; но я сказал, что пока ещё ты возьмёшь солдат, а я сам солдат, и с завтрашнего дня, ваше преподобие, честная протопопица Наталья Николаевна, вы будете видеть, как дьякон Ахилла начнёт казнить учителя Варнавку, который богохульствует, смущает людей живых и мучит мёртвых. Да-с, сегодня четвёртое июня, память преподобного Мефодия Песношского, и вы это запишите…
Но на этих словах поток красноречия Ахиллы оборвался, потому что в это время как будто послышался издалека с горы кашель отца протопопа.
— Во! грядёт поп Савелий! — воскликнул, заслышав этот голос, Ахилла и, соскочив с фундамента на землю, пошёл своею дорогой. Протопопица осталась у своего окна не только во мраке неведения насчёт всего того, чем дьякон грозился учителю Препотенскому, но даже в совершенном хаосе насчёт всего, что он наговорил здесь. Ей некогда было и раздумывать о нескладных речах Ахиллы, потому она услыхала, как скрипнули крылечные ступени, и отец Савелий вступил в сени, в камилавке [35] на голове и в руках с тою самою тростью, на которой было написано: «Жезл Ааронов расцвёл».
Протопопица встала, разом засветила две свечи и из-под обеих зорко посмотрела на вошедшего мужа. Протопоп тихо поцеловал жену в лоб, тихо снял рясу, надел свой белый шлафор, подвязал шею пунцовым фуляром и сел у окошка.