- Вы теперь понимаете, какая отрада для меня, что этот негодяй арестован!
- Дай папиросу, французик, - мяукнула неожиданно кошечка, свернувшаяся на коленях Леона. Ей было скучно слушать незнакомые слова.
- Я с большой нежностью вспоминаю Париж, - сквозь зубы выговорил Соболевский, - это было лучшее мое время. Молодость, энтузиазм и чистота! Я любил литературу, эти сумасшедшие ночные споры в кабачках, где решались мировые проблемы слова, в дыму папирос, в тумане абсента, под визги скрипок. И эти стихи, читаемые неизвестными юношами, которые назавтра гремели своими именами по всему миру...
Поручик зажмурился.
- Вы помните это:
Hier encore l'assaut des titans
Ruait les colonnes guerrieres,
Dont les larges flancs palpitants
Craquaient sous l'essieu des tonnerres...
- О, я этого не понимаю... Я слаб в литературе. Моя область коммерция!
Совсем стемнело. С дивана, из темноты, доносились заглушенные поцелуи и взвизгивания. Поручик допил вино, еще побледнел.
- Пора, пожалуй, отправляться. Много работы.
- Вы, верно, очень устали?.. Вся ваша армия. Но это последняя усталость героев. За вашими подвигами следит весь цивилизованный мир. Теперь ваша победа обеспечена!
Поручик облокотился на стол и посмотрел в лицо собеседнику пьяно и грозно.
- Да, скоро кончим! Надоела мелкая возня! После победы мы займемся перестройкой России в широком масштабе!
- Как вы мыслите себе ваше будущее государство?
- Как?.. - поручик еще тверже оперся на стол. Леон Кутюрье увидел, как странные глаза Соболевского расширились бешенством, яростью, заполыхали, заметались волчьими огнями.
- О, мсье! У меня своя теория. Все до тла! Вы понимаете! Превратить эту сволочную страну в пустыню. У нас сто сорок миллионов населения. Права на жизнь имеют только два, три! Цвет расы - литература, искусство, наука! Я материалист! Сто тридцать семь миллионов на удобрение! Понимаете? Никаких суперфосфатов, азотистых солей, селитры! Удобрить поля миллионами! Мужичье, хамы, взбунтовавшаяся сволочь. Все в машину! Большую кофейную мельницу. В кашу! Кашу собирать, прессовать, сушить и на поля! Всюду, где земля плоха! На этом навозе создавать новую культуру избранных.
- Но... кто же будет работать для оставшихся?
- Ерунда! Машины! Машины! Невероятный расцвет машиностроения. Машина делает все. Скажете, машины нужно обслуживать? О, здесь поможете вы. Вы получили после войны огромные территории в Африке, в Австралии. Вы все равно не можете прокормить всех своих дикарей, не можете всем дать работу. Мы купим их у вас. Мы создадим из них кадры надсмотрщиков за машинами. Немного! Тысяч триста! Хватит! Мы дадим им роскошную жизнь, вино, лупанарии со всеми видами разврата. Они будут купаться в золоте и никогда не захотят бунтовать. Кроме того, медицина! Гигантские успехи физиологии! Ученые найдут место в мозгу, где гнездится протест. Это место удалят оперативным путем, как мозжечок у кроликов. И больше никаких революций! Баста! К чорту! Что вы на это скажете?
Леон Кутюрье неспешно ответил:
- Это крайность, господин лейтенант! Излишняя жестокость! Мир, Западная Европа не простит вам уничтожения такого количества жизней.
Поручик перегнулся к французу. В глазах его уже было голое безумие. Голос стал острым и ощущался как вбиваемый гвоздь.
- Струсил? Бульварная душа, соломенные твои ноги! Все вы сопляки! Ублюдочная нация, паровые цыплята! На фонарь вас, к чортовой матери! - он вытер рукой запенившиеся губы, - чорт с тобой! Пойду! Выспаться надо! Завтра еще товарищей в работу брать!..
- Каких товарищей? - спросил Кутюрье.
- Краснопузых... хамов! Легкий разговорчик... Иголки под ноготки, оловца в ноздри... Я комендант контр-разведки! Понимаешь ты, французская блоха!
Поручик горячо дышал перегаром в лицо Леону Кутюрье. Женщина на коленях у француза встрепенулась.
- Ты что так ногой дрожишь, миленький? Холодно, что ли?
- Ньет!.. Ти мне томляль нога...
Сходит, пожалуст! - ответил сердито француз.
Соболевский посмотрел на женщину, дернулся всем телом и, размахнувшись, сбил со стола бутылки. Пол зазвенел осколками.
- Напился, сукин сын! - сказала женщина.
Поручик смотрел на осколки, соображая. И снова нагнулся к французу.
- Ты меня прости, Леончик... Леошка! Ты хорр-роший малый, а я сволочь, палач! Поедем, брат, ко мне на полчасика. Я тебе покажу последнее падение... бездну... Ты Достоевского не знаешь?.. Нет? Ну и не надо!.. А вот посмотришь и расскажешь во Франции... Скажи им, сукиным детям, что выносят русские офицеры, верные долгу чести и братскому союзу...
- Хорошо... господин лейтенант! Но успокойтесь!.. У вас нервы не в порядке... Я все расскажу... У нас во Франции ценят ваше геройство...
- Да... ценят?.. Гнилой шоколад посылают, старые мундиры, снятые с мертвецов? Подлецы они все! Один ты хороший парень, Леоша! Едем!
- Может быть, не стоит, господин лейтенант? Вы устали, нездоровы. Вам нужно серьезно отдохнуть.
- Ну, что же, опять струсил?.. Не бойся! Пытать не буду! Я пошутил. Едем, Леончик!.. Тяжело мне!.. Русский офицер, стихи писал, а теперь в палачи записался. Я тебя ликером напою. Зам-мечательный бенедиктин!
- Хорошо!.. Только нужно расплатиться.
- Не беспокойся!
Соболевский позвонил.
- Счет завтра в контр-разведку! Скобелевская, 17. И катись, к матери! - Соболевский подошел к дивану.
- Ну... сиятельные! Довольно вам тут блудить. Марш!
- Ты уезжай, а мы останемся.
- А платить кто будет?
- Деньги есть!
Леон Кутюрье простился с офицерами. В вестибюле Соболевский подошел к телефону.
- В момент машину!.. К "Олимпу!" Я жду!
Они вышли на подъезд. Поручик сел на ступеньку. Леон Кутюрье облокотился на перила.
Соболевский долго смотрел на уличные огни. Повернул голову и сказал глухо:
- Леон! Когда-то я был маленьким мальчиком и ходил с мамой в церковь...
Леон Кутюрье не ответил. Из-за угла, пугающе черный и длинный, выбросился к подъезду автомобиль. Поручик встал и подсадил француза.
Машина взвыла и бесшумно поплыла по пустым улицам. Резко стала у двухъэтажного дома в переулке. С крыльца окликнул часовой.
- Свой!.. Глаза вылезли, твою!.. - крикнул Соболевский и жестом пригласил Леона. Они прошли прихожую и поднялись во второй этаж. Налево по коридору Соболевский постучался. На оклик распахнул дверь.
Из-за стола в глубине слабо освещенной комнаты встал квадратный, широкоплечий, в полковничьих погонах.
- Соболевский... вы? Что за е..? - и оборвал, увидев чужого.
Соболевский отступил на шаг и бросил:
- Господин полковник! Позвольте представить вам моего друга... Товарищ Орлов.
"Жаль, очень жаль!"
- Всегда вы с вашими дурацкими приемами... Тоже японец!... Жиу-Житсу! Вы его наповал уложили.
- Разве я предполагал, что он, как кенгуру, прыгнет? Сам налетел на кулак. А это уж такой собачий удар под ложечку!
- Лейте воду! Кажется зашевелился.
Орлов медленно и трудно раскрыл глаза. Под ложечкой, при каждом вздохе, жгла и пронизывала вязальными спицами боль. Он застонал.
- Очнулся! Ничего, оживет!
- Положим на диван! А вы вызовите усиленный конвой.
Орлова подняли. От боли опять потерял сознание и пришел в себя уже на диване. Над головой, в стеклянном колпачке, горела лампочка и резала глаза.
Отвернулся, увидел комнату, стол. Попытался вспомнить.
Открылась дверь. Вошел весело Соболевский.
- Господин полковник! Позвольте получить с вас десять тысяч. Пари вы проиграли. Первого крупного зайца я заполевал.
- Подите к дьяволу!
- Согласитесь, что проиграли.
- Ну и проиграл! Дуракам везет!
- Это устарелая поговорка, господин полковник! Вообще вы для контр-разведки не годитесь. Я бы вас держать не стал.