Я увидел, как Рикори склонился и поцеловал ее руку; он поднял голову, и на лице его была железная уверенность.
- И я знаю... вы победите, мадонна... а если проиграете, будьте уверены, что я отомщу.
Она вышла из комнаты. Тень, которой был я, поползла за ней.
Она поднялась по лестнице и оказалась в другой комнате. Включила свет, поколебалась, потом закрыла за собой дверь на ключ. Подошла к окну и опустила занавес. Протянула ко мне руки.
- Ты меня слышишь, Алан? Я тебя вижу... еле-еле, но более ясно, чем внизу. Если слышишь, подойди ко мне.
Я дрожал от желания... есть и пить ее. Но голос Дахут звучал в моих ушах, и я не мог не повиноваться:
- Ешь и пей... когда я прикажу тебе.
Я знал, что голод должен стать гораздо сильнее, жажда более поглощающей. Чтобы только вся жизнь Элен могла утолить этот голод и эту жажду. Чтобы, питаясь, я убил ее.
Я прошептал:
- Я слышу тебя.
- И я тебя слышу, дорогой. Иди ко мне.
- Не могу... пока не могу. Мой голод и моя жажда тебя должны стать сильнее... и когда я приду к тебе, ты умрешь.
Она погасила огни, подняла руки и распустила волосы, так что они сверкающими прядями окутали ее до талии. Спросила:
- Что удерживает тебя от меня? От меня, которая тебя любит... от меня, которую ты любишь?
- Дахут... ты знаешь.
- Любимый, я этого не знаю. Это неправда. Никто не может удержать, если ты меня любишь и если я люблю тебя. Это правда... и я говорю тебе: приди ко мне, любимый... возьми меня.
Я не ответил, не мог. И подойти к ней не мог. И все более сильным становился голод, все более безумной жажда.
Она сказала:
- Алан, думай только об одном. Думай только о том, что мы любим друг друга. И никто не удержит нас друг от друга. Думай только об этом. Ты меня понял?
Я прошептал:
- Да. - И постарался думать только об этом, а голод и жажда ее, как два огромных пса, старались сорваться с поводка.
Она сказала:
- Дорогой, ты меня видишь? Ты хорошо меня видишь?
Я прошептал:
- Да.
- Тогда смотри - и иди ко мне.
Я пытался разорвать кандалы, удерживавшие меня, напрягался, как напрягалась бы душа, которую уводят из ада в к воротам рая, как она пыталась бы разорвать свои путы и войти.
- У нее нет над тобой власти. Ничто не разделит нас... иди ко мне, любимый.
Кандалы лопнули... Я был в ее объятиях.
Тень, я ощущал вокруг себя ее мягкие руки... чувствовал тепло ее дыхания... ощущал ее поцелуи на своих теневых губах. Я ели и пил ее... ел ее жизнь... чувствовал, как эта жизнь устремляется в меня... растапливает ядовитый холод теневых собак...
Освобождает меня от теневого рабства...
Освобождает от Дахут!
Я стоял у кровати и смотрел на Элен. Она лежала, бледная и истощенная, полуприкрытая своими красно-золотыми волосами... она умерла? Дахут победила?
Я прижался теневой головой к ее сердцу, прислушался, но не услышал его биения. Любовь и нежность, каких я никогда не испытывал раньше, исходили от меня, накрывая ее. Я подумал: "Эта любовь сильнее смерти... она вернет ей жизнь, которую я отобрал..."
Но я по-прежнему не слышал ее сердцебиения.
Вместе с любовью пульсировало отчаяние. А за ним гнев, более холодный, чем яд теневых собак.
Ненависть к Дахут.
Ненависть к колдуну, называющему себя ее отцом.
Ненависть к обоим, неумолимая, безжалостная, непримиримая.
Ненависть росла. Она смешивалась с жизнью, взятой мной у Элен. Она поднимала меня. На ее крыльях я полетел... прочь от Элен... назад в теневой мир...
И проснулся... уже не тенью.
20. ОТЕЦ ПРОТИВ ДОЧЕРИ
Я лежал на широкой низкой кровати в комнате, завешанной шпалерами и освещенной неярким розовым светом древней лампы. Комната Дахут, из которой она послала меня тенью. Руки мои были скрещены на груди, и что-то их связывало. Я поднес их к глазам и увидел колдовские кандалы - витой бледно-золотой волос, волос Дахут.
Я разорвал его. Ноги у меня были связаны такими же кандалами, я разорвал и их. Слез с кровати. На мне была белая хлопчатобумажная одежда, как та, которую я носил во время жертвоприношения. Я с отвращением сорвал ее с себя. Над туалетным столиком зеркало - в нем мое лицо с тремя полосками от бича Дахут, больше не алыми, а бледными.
Сколько времени я находился в теневом мире? Достаточно, чтобы вернулся Рикори... но насколько дольше? И еще важнее - сколько времени прошло после встречи с Элен? На часах около двенадцати. Неужели это все та же ночь?
Не может быть. Но время и пространство в теневом мире совсем чуждые. Я преодолел огромные расстояния и все же нашел Элен у самых ворот дома де Кераделя. Потому что был уверен: та старая комната - в доме, снятом Мак Канном.
Очевидно, Дахут не ожидала этого моего возвращения... во всяком случае не так скоро. Я мрачно подумал, что во всем, что касается Дахут и ее отца, я всегда немного опережаю расписание. И еще более мрачно подумал, что это никогда не приводило ни к чему хорошему. Тем не менее, это означает, что и ее темное искусство имеет свои границы... что никакие теневые шпионы не сообщили ей о моем бегстве... что она считает меня еще находящимся во власти ее колдовства, послушного ее воле; считает, что ее приказ все еще удерживает меня, пока стремление к Элен не станет настолько сильным, что убьет ее...
Значит ли это, что она не достигла цели?... что освобожденный слишком рано, я не убил?.. что Элен жива?
Мысль эта как крепкое вино. Я подошел к двери и увидел, что она закрыта на мощные запоры. Но как это может быть, если я в комнате один? Конечно... я пленник Дахут, и она не хотела, чтобы кто-нибудь имел доступ к моему телу, пока ее нет поблизости. Она закрыла дверь изнутри и ушла через тайный вход. По-видимому, она считает, что я не смогу открыть эти запоры бессильными руками. Я осторожно открыл их и попробовал открыть дверь.
Она подалась. Я медленно и осторожно приоткрыл ее и постоял, глядя в зал и вслушиваясь.
И тут я впервые ощутил беспокойство, смятение, страх старого дома. Он был полон страхом. И гневом. Это ощущение исходило не только от зала - от всего дома. Дом, казалось, чувствует мое присутствие, пытается отчаянно объяснить мне, чего он боится, на что гневается.
Впечатление было настолько сильным, что я закрыл дверь, запер ее и постоял, прижавшись к ней. Комната спокойна, ничего не боится, никаких теней в ней нет, все углы освещены неярким розовым светом.
Дом вторгался в комнату, пытался сообщить мне, чем он встревожен. Как будто восстали призраки всех тех, кто здесь жил, любил и умер... Они в ужасе перед тем, что должно случиться... что-то невероятно гнусное, отвратительное... злое... какое-то зло было зачато в этом доме, а его призраки смотрели, не в силах предотвратить его появление... и вот теперь умоляют меня прекратить это зло.
Дом задрожал. Дрожь эта началась где-то под ним и охватила каждую балку, каждый камень. И тут же то, что умоляло меня, то, что было в ужасе, отступило и устремилось, как мне показалось, к источнику этой дрожи. Снова дом задрожал. Он на самом деле дрожал, я чувствовал это по дрожи двери. Дрожание становилось все сильнее, заскрипели старые балки. Послышался отдаленный ритмичный гром.
Он стих, старый дом продолжал дрожать, скрипели балки. Затем наступила тишина... и снова меня окружили призраки старого дома, в гневе и страхе, они кричали мне, хотели, чтобы я их услышал, понял.
Я их не понимал. Подошел к окну и выглянул. Темная ночь, душная и угнетающая. Далеко на горизонте вспыхнула молния, донесся отдаленный раскат грома. Я быстро осмотрел комнату в поисках какого-нибудь оружия, но ничего не нашел. Я хотел пробраться в свою комнату, переодеться и затем отыскать Дахут и де Кераделя.