Все согласились, что, хоть журналист и хорохорился, но ламерское нутро лезло из него через все дырки. Они долго зубоскалили, вспоминая, как он записывал их болтовню, обеспечив халявную рекламу программным продуктам «Легиона».
***
Крым. Окрестности Ялты.
Высовывать голову над бруствером никто не решался. Матюкаясь и согнувшись в три погибели, командир роты капитан Сашко Сердюк пробирался по траншее, спотыкаясь об ящики с боеприпасами и прочее снаряжение роты.
Противник основательно укрепился на плоской вершине высотки, которую спецназовцы по-простому называли «Куб». Это был обильно покрытый растительностью кусок скалы с почти отвесными стенами высотой в полсотни метров. Венчала этот холм сплошь заросшая кустами и деревьями площадка размером двести на триста метров. По оценке Сердюка, в зарослях могло скрываться полторы-две сотни боевиков. Наблюдение выявило у неприятеля не меньше трех станковых пулеметов и крупнокалиберную снайперскую винтовку. Снайпер работал, не слишком таясь, днем и ночью, поэтому бойцы старались не высовываться из окопов. В первый же день перемирия солдату из 2-го взвода пуля калибра 12.7 мм оторвала руку вместе с плечом. И вот – новое ЧП.
На месте происшествия было тесно. Убитый сержант лежал, скрючившись, на боку, стенку окопа заляпали брызги крови, мозгов и черепной кости.
– Всю кампанию прошел, с мая под огнем, – сообщил лейтенант Петро Мартыненко полным горечи голосом. – Каких людей теряем!
Семен Ужвий, командир 3-го взвода, прошипел, безумно сверкая белками свирепо расширенных глаз:
– Перемирие, вашу мать! Эти твари за три дня шестого хлопца положили, а нам стрелять запрещено!
– Да уж, еще неделя такого прекращения огня, и снайперы всю роту перещелкают, – согласился капитан и печально покачал головой, глядя на изуродованный труп. – Как же ты так неосторожно…
Ему никто не ответил, да ротный и не нуждался в объяснениях. На войне солдат быстро привыкал к постоянно окружавшей его опасности, так что даже бывалые бойцы переставали бояться смерти и совершенно спокойно, не таясь, ходили под пулями в полный рост.
«Бедолага не ждал, что снайпер может попасть в цель за полтора километра, – подумал Сердюк. – Яка огромна винтовка у нехристя. Наверное, в полдюйма калибром, не меньше. И не обошлось без лазерного прицела».
Ужвий продолжал бесноваться, выкрикивая: мол, батька Роман снова проявил свою русскоязычную душонку и предал Украину, приказав прекратить боевые действия, хотя подлые боевики уже не раз показывали, что не намерены соблюдать никаких соглашений. С львовянином никто не спорил. Новое перемирие стало тяжелой оплеухой всем солдатам и ополченцам, которых президентский указ лишил победы. А ведь оставалось сделать совсем немного – день-другой, и армия раздавила бы последние очаги сопротивления бандформирований…
– Сейчас, наверное, вся Украина говорит о том же, – буркнул лейтенант Мартыненко. – И западные, и восточные области спорят до потери пульса: что, мол, правильнее было – принимать ультиматум или не обращать внимания на заморские угрозы.
Присоединившись к народу, командир роты и трое взводных затеяли бесполезный спор, который был прерван очередным выстрелом крупного калибра. По счастью, на этот раз пуля никого не зацепила, вонзившись в бруствер по соседству с макушкой зазевавшегося пулеметчика.
Бывалый вояка Ужвий немедля прокомментировал:
– В девяносто девятом я вместе с чеченами против москалей дрался. Так они, чечены, тоже так делали. Объявят перемирие, а сами исподтишка постреливают, фугасы подрывают. А когда москали отвечали на наш огонь – сразу крик на весь мир: «Федералы нарушили перемирие!»
– В общем, нелюди, – подытожил Сердюк. – Только силу признают… – Он прикрикнул: – Кончайте митинг.
Всем разойтись по своим подразделениям. И чтоб не высовываться. Наблюдение за противником вести через перископы или из бронетехники.
***
Вернувшись в штабную землянку, выкопанную за обратным скатом высотки, капитан впервые за последние три часа выпрямил спину. Велев ординарцу дать чаю с лимоном, Сердюк почему-то вспомнил московского журналиста Мамлеева, который дважды приезжал к нему в роту и держался вполне бесстрашно, хотя и не рвался попасть в самые горячие места. Москвич необидно подшучивал над Сердюком: дескать, родители назвали его Александром Васильевичем в честь то ли Суворова, то ли Маслякова из КВН.
И еще Мамлеев уверенно предрекал, что НАТО обязательно будет бомбить Украину, а они хохотали над пророчествами наивного, как тогда казалось, москаля. Вот и досмеялись, дурни чубатые… Память подсказала загадочную фразу, сказанную Богданом Мамлеевым: «И в Багдаде, и в Белграде была такая народная примета – если вечером корреспонденты CNN ставят на улице свои телекамеры, то ночью эту улицу обязательно разбомбят».
Снаружи затрещали пулеметные очереди. Оказалось, что проклятый снайпер уложил еще одного спецназовца, и у Семки Ужвия сдали нервишки. Забравшись в окопанный БТР-70, лейтенант выпустил сотни две пуль по месту, из которого, по его, Ужвия, разумению, палил поганый басмач. Попал он в снайпера или промазал, никто подтвердить не мог. Но душу взводный отвел крепко.
А через четверть часа на рацию роты вышел командир бригады и страшным голосом осведомился, что творится на участке 4-й роты.
– Вроде порядок, пане полковнику, – ответил недоумевающий Сердюк. – Тихо. Даже снайпер беспокоить перестал.
– Тихо?! – взорвался комбриг. – Мне уже из Киева звонили, фитиля вставили за твое вертепство!
– Да что стряслось-то? – Сердюк начал беспокоиться всерьез.
– Чего стряслось? Он еще спрашивает! – Полковник разразился длинной очередью талантливых матюгальников. – Си-эн-эн в прямом эфире вела репортаж с высоты Куб – вот чего стряслось! И комментарий давали подобающий: украинская армия, нарушив перемирие, обстреливает позиции моджахедов!
Сообщив, что из Киева уже выехал военный прокурор, и пообещав, что Сердюк с Ужвием могут прощаться с погонами, командир бригады дал отбой. Капитан долго сидел с молчащей трубкой в руках, не отвечая всем, кто заглядывал в землянку. По извилинам ротного тупо бродила риторическая мыслишка: «CNN установила камеры на нашей улице… Стало быть… Неужто и вправду бомбить собрались?!»
***
Москва. Медведково.
Приехав на две недели по гостевой визе, Максим Словинский поселился у бывшего одноклассника. Мамлеев пришел к нему за час до срока и с унылым видом признался:
– Знал бы ты, как я хочу повидать Янку…
Еще вчера это было чистой правдой, но сейчас он вдруг понял: что-то изменилось. Уже несколько лет перед глазами Богдана, как наваждение, стояло лицо Яны, а теперь место этого образа прочно заняла сегодняшняя знакомая Лея… «Не к добру, – насторожился журналист. – Только этого мне для полного счастья не хватало».
Между тем Макс принял его слова вполне благожелательно и сказал не без сочувствия:
– Понимаю. Она тоже говорила, что соскучилась по здешним друзьям. И Москву повидать хочет…
– Надо что-нибудь придумать, чтобы ее пригласить, – решительно заявил Богдан. – А то характер у твое сестрицы сам знаешь какой. Пока силой или хитростью не заставишь – будет упрямиться, пусть даже сама этого до смерти хочет.
– Она такая, – согласился тинейджер. – А что придумать-то?
– Пока я к тебе добирался, мелькнула одна мыслишка…
Вообще-то мыслишка эта мелькнула еще в прошлое воскресенье, когда общие знакомые сообщили о приезде Макса.