- Ты уже придумал, как провезешь через ворота эту голосистую?
Он остановился, в глазах тревога.
- Голо, простите, как? Ах да...
- Прикрой, - посоветовал я, - хотя бы плащом. Да и сам не будешь так в глаза бросаться своим крестоносительством.
Город огражден деревянным частоколом, коза перескочит, тем более те козы, которых мы только что встретили, поджарые, как бегуны-марафонцы, без капли жира, зато рога, как отточенные острия рыцарских копий. Ворота тоже деревянные, на ночь, похоже, запираются, но сейчас распахнуты настежь. Воздух распарывают резкие крики овец, целое стадо теснится, мохнатые тушки стараются пропихнуться раньше других, будто в городе не бойня, а молодая трава на халяву.
По обе стороны ворот по трое молодцеватых стражей, немолодые, уверенные, отборные. Их цепкие взгляды обшаривают даже овец, ни одна не пронесет в город контрабанду или неучтенную валюту, вслед за овцами медленно двигались две подводы, трое купцов с навьюченными лошадьми.
Нас заметили и прощупали взглядами еще до того, как мы приблизились к воротам. Мы двигались медленно, блеющие овцы наконец втянулись в слишком узкий для них проем, ближайший к нам страж, крупный и вообще поперек себя шире дядя в толстой коже доспеха, сказал властно:
- Остановитесь, гости дорогие! С какой целью, откуда? Зачем?
Второй добавил почти весело:
- С какой целью? Правда ли, что шпионы?
Я кивнул, сказал в том же тоне:
- И собираемся совершить вдвоем переворот в городе. Кстати, эта не ваша? Сэр Сигизмунд, покажи.
Сизизмунд откинул край плаща, страж посмотрел, звучно причмокнул:
- Нет, но можете оставить нам.
- Как пошлину? - спросил я.
Сигизмунд воззрился на меня в великом негодовании.
Страж сказал весело:
- Нет, пошлину отдельно.
Я покачал головой.
- Разве по нам не видно, что такие вот олухи, что спасают девиц от дракона... или не дракона, не ездят с мешками, полными золота? Впрочем, пара серебряных монет у меня где-то завалялась. Но самим придется идти по городу с протянутой рукой. Авось кто-то накормит.
Я вытащил две серебряные монеты, страж поймал обе на лету. Старший тут же смахнул деньги с его ладони, словно взлетевших мух, рассмотрел, попробовал на зуб. Я сделал скорбное лицо. Старшой махнул:
- Поезжайте! По этой же улице, в самом конце, хороший постоялый двор. Если у вас завалялась еще одна такая же, хорошо накормят и спать уложат.
- Спасибо, - сказал я и добавил вежливо: - Добрые люди.
Они захохотали, словно я отмочил крутейшую шутку юмора, прям прикололся, а мы с Сигизмундом въехали в город. Народ останавливался поглазеть на нас, рыцари везде - штучный товар, я сказал настойчиво:
- Сэр Сигизмунд, если не дадите свободу милой девушке, я вас начну подозревать.
- Сэр Ричард!
- Да-да, - сказал я твердо. - Почему не отпускаете?
- Да она же... не одета!
- Тем более, - сказал я неумолимо. - Эй, у тебя в городе есть какая-то родня? Ты сама откуда?
Из-под плаща показалось разрумянившееся лицо, глаза блестят, до чего же эти женщины, как и козы, быстро осваиваются в любой обстановке, про себя в качестве жертвы уже забыла, как забыла бы любая коза, уже устроилась жить здесь под рыцарским плащом.
- Я из Горелых Пней, - пискнула она звонким, почти детским голоском. Это такое село.
- Где оно?
- Мы его проехали, - сообщила она невинным голосом.
Сигизмунд открыл и закрыл рот, я сказал строго:
- Чадо, ты умеешь устраиваться, вижу. Ты бы и у дракона устроилась. А здесь в городе родня есть? Хоть какая-то?
Она заколебалась, но я смотрел строго, она сказала тихо:
- Есть, двоюродная тетя... Такая противная.
Я кивнул Сигизмунду:
- Отпусти ребенка. Плащом придется пожертвовать, но ты, надеюсь, не очень жадный?
- Сэр Ричард, - воскликнул он возмущенно. - Как вы можете?
- Не дашь? - спросил я. - Да, плащ больно красивый...
По лицу Сигизмунда видно, что плаща и в самом деле жаль, роскошный плащ, великолепный, чьи-то девичьи ручки вышивали, кто-то мечтал, что будет укрываться и вспоминать ее ясные очи, румяные щечки и милые ямочки.
Девушка осталась посреди улицы, кутаясь в плащ, я подмигнул ободряюще, схватил коня Сигизмунда за повод и пустил своего галопом. Дома замелькали по обе стороны, кто-то испуганно вскрикнул, а через несколько минут кони оказались перед распахнутыми воротами постоялого двора.
Сигизмунд пропустил меня первым, я передал поводья слугам, что заверили насчет отборного овса и ключевой воды, отряхнул на крыльце пыль и толкнул дверь.
Запахи не сшибли с ног, как бывало раньше, здесь даже не запахи, а скорее ароматы, пахло жареным мясом, но хорошо прожаренным, прямо чувствовалась его нежность, мягкость, в воздухе плыло слабое ощущение изысканных специй. А если и не изысканных, я их все равно не отличу от неизысканных, то хотя бы не грубых.
Я сел за свободный стол, быстро оглядел помещение. Чистое, просторное, большие окна, столы тоже чистые, ни одной собаки под столами, хотя я ничего против собак не имею. Даже посетители тоже сравнительно чистые, хотя народ с виду достаточно простой.
Подошел человек в белом фартуке, похожий на официанта и на хозяина разом.
- Обедать? Или только пить?
- И пиво тоже, - ответил я. - В смысле кроме всего, что полагается двум усталым рыцарям с дальней дороги... Сэр Сигизмунд, идите сюда! Нам понадобится еще и просторная комната. Кровати, пожалуйста, раздельные.
Он посмотрел на Сигизмунда, тот опустился за стол напротив, взгляд оценивающе скользнул по шлему с красным крестом на коленях молодого рыцаря.
- Комнату? Да еще просторную?
Я бросил на стол две серебряных монеты.
- Если не поторопишься с едой, начнем грызть стол.
Он взял монеты спокойно, с достоинством, все-таки хозяин, не слуга, осмотрел, на губах появилась скупая улыбка.
- Все будет. У нас хорошо готовят.
- Верю, - ответил я. - Пахнет здорово.
Он ушел, я посматривал на людей, Сигизмунд сидел угрюмый, бросал по сторонам недоверчивые взгляды.
- Нехорошее место, - сообщил он хмуро.
- В чем?
- Нехорошее, - повторил он убежденно. - Нигде не вижу святого распятия!
- Возможно, - предположил я, - чтобы не портить аппетит? Все-таки вид распятого на кресте человека, истекающего кровью, как зарезанный баран, напоминает кухню, а за столом о кухне не то что говорить, даже вспоминать неприлично. Не спеши, в комнате увидишь даже свечи и просвирки.
- Пока не увижу Библию, - сказал он так же угрюмо, - я не поверю, что здесь живут достойные люди.
- Сэр Сигизмунд, - ответил я, - нам придется не только идти бок о бок с не самыми достойными людьми на свете, но и делить хлеб. Не гордыня ли в тебе глаголет?
Он испуганно перекрестился, губы задвигались, шепча молитву. Когда принесли две глубокие миски с горячим супом, он все еще молился. Просил избавить от искушения, от соблазнов, укрепить дух и волю. Я торопливо хлебал, с каждым глотком вливалась сила, усталое тело оживало. Потом хорошо приготовленный бифштекс, есть приправы, да не вонючий чеснок, а благородный перец... Хотя, возможно, чеснок убрали потому, что он отпугивает всякую нечисть, а это бесхозяйственно, у нечисти злата больше, чем у невинных душ, которым уготовано место в раю. Правда, я чуточку ближе к чисти, чем к нечисти, но мне тоже очень не хотелось бы, чтобы на меня дышала чесноком вот та красотка, что веселится в компании мужчин в дорожных плащах. Или слышать запах чеснока вон от той женщины, пусть уж лучше будет нечистью...
Она сидела за небольшим столом у окна, свет падал на ее чистое милое лицо. Взгляд больших темных глаз устремлен на нечто там на улице, явно такое же спокойное, мирное, теплое и ласковое, как она сама.