Названия он не мог вспомнить, но там была одна строчка о le cor:«Que j'aime le son du cor, le soir au fond du bois».
Что-то в этом роде. Он очень хорошо знал эту пластинку. На обороте была записана «Plaisir d'amour». Никто не пел эти песни так, как Папа. Но глупенькая молодая продавщица подняла голову от списка имеющихся в магазине пластинок и тупо посмотрела на него:
— У нас ее нет. Наверное, она очень старая. Не думаю, что ее еще раз записывали.
Пока она говорила, дверь кабины для прослушивания отворилась и Найэл услышал одну из своих собственных песен в ритме джиги, исполняемую под невыразительный аккомпанемент посредственного оркестра. В это время мимо проходил какой-то мужчина; он узнал Найэла и, улыбаясь, кивнул в сторону кабинки:
— Добрый день, мистер Делейни. Вам не надоедает слушать ее? Мне так порядком надоело.
Девушка за прилавком взглянула на Найэла, а его песня, казалось, звучала все громче и громче, заполняя весь магазин.
Найэл придумал какой-то предлог, поспешно вышел из магазина и пошел прочь.
— Вся сложность в том, что вы оба не чувствуете благодарности за свой успех, — сказала Селия. — Он пришел к вам, когда вы были еще слишком молоды. Тебе едва исполнилось двадцать, когда ты познала оглушительный успех в «Хеймаркете», а я сидела дома на Сент-Джонз Вуд и присматривала за Папой.
— Ты любила присматривать за Папой, — сказала Мария. — Ты же знаешь.
— Он слишком много пил, — сказала Селия. — Ты никогда этого не замечала, а если и замечала, то тебя это не волновало. Я одна переносила весь этот ужас, когда видела, как он подходит к буфету. Труды не было с нами. Она лежала в больнице с язвой на ноге.
— Ты преувеличиваешь, — возразил Найэл. — Папа никогда не напивался до безобразия. Никогда не падал, ничего особенного себе не позволял. Наоборот, бывал весьма забавен. Всегда декламировал. Ярды и ярды поэзии. Никто не возражал. И пел он тогда лучше, чем когда бы то ни было.
— Я возражала, — сказала Селия. — Когда кого-то любишь, постоянно присматриваешь за ним и видишь, как он постепенно отдаляется от тебя, теряя лучшее, что в нем было, поневоле будешь возражать.
— Все от того, что он оставил сцену, — сказала Мария. — Он знал, что это начало конца, и все в нем перевернулось. Когда я начну стареть, то, вероятно, тоже стану пить.
— Нет, не станешь, — сказал Найэл. — Ты слишком тщеславна. Слишком заботишься о фигуре и лице.
— Вовсе не забочусь, — сказала Мария. — Слава Богу, пока не требуется.
— Придет время, потребуется, — пообещал Найэл.
Мария хмуро взглянула на него.
— Отлично, — сказала она, — продолжай. Скажи еще какую-нибудь гадость. Так или иначе, всем нам отлично известно, что ты замышлял той зимой.
— Да, — подтвердила Селия. — Все к одному. Бедный Папа очень беспокоился за тебя, Найэл. Это было просто ужасно.
— Чепуха, — сказал Найэл.
— Тебе едва исполнилось восемнадцать, — сказала Селия. — А какие пошли разговоры.
— Ты хочешь сказать, что говорил Папа, — сказал Найэл. — Он всегда говорил. Без этого ему жизнь была не в жизнь.
— Но он очень расстраивался, — сказала Селия. — Он так и не простил этой женщине.
— Когда люди кого-то не любят, — сказала Мария, — они всегда говорят «эта женщина». У тебя есть причина не любить бедную старушку Фриду? Право, она была лучше многих.
Для Найэла даже совсем не плоха. Она не причинила ему никакого вреда, как раз наоборот. К тому же она была старым другом Папы и Мамы.
— Наверное, поэтому Папа так рассердился, — сказал Найэл.
— А ты Фриду никогда не спрашивал? — спросила Мария.
— О Господи, конечно нет, — ответил Найэл.
— Какие мужчины странные, а я бы спросила, — сказала Мария.
— Все началось на том ужасном банкете, — сказала Селия. — Кошмарный вечер. Я его никогда не забуду. Этот ужасный банкет в «Грин-Парке» или как там назывался тот отель. Папа устраивал прием в честь Марии после ее премьеры в «Хеймаркете».
— И вовсе это был не ужасный банкет, — сказала Мария, — а просто замечательный.
— Разумеется, замечательный, — сказала Селия. — Для тебя. У тебя был такой успех. Для меня же далеко не замечательный. Папа перепил и не мог завести машину, а тут еще этот снег.
— Повсюду снег, — сказал Найэл. — Меня поразило, что на банкет вообще кто-то пришел, не говоря уж о спектакле. На Хеймаркете снега навалило по щиколотку. Мне это известно, я прошагал там взад-вперед почти весь вечер. Не мог войти в театр, слишком переживал за Марию.
— Нервы! Не говори мне о нервах, — сказала Мария. — В тот день, с самого утра мои руки, ноги и живот становились все холоднее и холоднее. Я пошла в церковь Святого Мартина-в-Полях и прочла молитву.
— Когда ты вышла на сцену, все было в порядке, — сказала Селия.
— Но не со мной, — сказал Найэл. — Я бродил по Хеймаркету, и у меня зуб на зуб не попадал. Я мог подхватить воспаление легких.
Мария посмотрела на него. Она все еще немного хмурилась.
— Ну уж для тебя вечер закончился как нельзя лучше, разве нет? — сказала она.
— Если он так и закончился, то лишь по твоей вине, — сказал Найэл.
— О, продолжай, — сказала Мария. — Во всем обвини меня.
Селия не слушала. Она по-прежнему думала о машине, которая не заводилась, и о Папе, склонившемся над рычагами управления.
— Если подумать, — сказала она, — тот вечер был довольно странным для каждого из нас.
Глава 10
Проснувшись в то утро, Мария увидела за окном густые хлопья снега. Портьеры были задернуты — она никогда не спала с раздернутыми, — снег падал косо, ветер сдувал его в левую сторону, и если бы она подольше смотрела на небо, у нее зарябило бы в глазах и закружилась голова. Она снова закрыла глаза, но знала, что ей больше не заснуть. Этот День настал. Страшный День.
Возможно, если снегопад продлится еще несколько часов, к вечеру транспорт остановится, зрителям не на чем будет добираться, и все театры закроют. Труппе сообщат, что из-за непогоды премьера переносится. Она лежала в кровати на боку, подтянув колени к подбородку. Конечно, она могла бы сказаться больной. Могла бы весь день пролежать в постели, ее бы приходили навестить, а она делала бы вид, что пребывает в трансе. Какое несчастье! Марию Делейни, которая должна была играть молодую героиню в «Хеймаркете», ночью внезапно разбил паралич. Она не слышит, не говорит и даже пальцем пошевелить не может. Страшная трагедия. Она была блестящей актрисой. Мы все возлагали на нее большие надежды. Ей предстояло многое свершить, но она уже никогда не сможет играть. До конца дней своих она будет прикована к постели, и нам придется на цыпочках подходить к ней и подносить цветы…
Бедная, прекрасная, блистательная Мария Делейни.
В дверь постучали, и в комнату ворвалась горничная Эдит с завтраком на подносе.