— Каков аристократ!
— Аристократ? Что-то я не ощущаю себя аристократом. Скорее, туземцем-простофилей.
— Меня раздражает твоя манера говорить, — сказала она. — Твои словечки.
— Понятно, — сказал он. — Не хочешь ли махнуть, пока не принесли жратву?
— Не паясничай.
— Лучшие из клоунов обходятся без слов, — сказал он.
— А кто сказал, что ты лучший? Да, я хотела бы выпить, если тебе не трудно поухаживать за мной.
Он приготовил три мартини, отмерив равные порции в кувшин со льдом.
— Кому третий мартини?
— Марите.
— Твоей потаскухе?
— Кому-кому?
— Потаскухе.
— Наконец-то, — сказал Дэвид. — Никогда не слышал этого слова и думал, так и умру, не узнав, что это такое. Ты великолепна.
— Самое заурядное слово.
— Так-то оно так, — сказал Дэвид. — Но какое же нужно мужество, чтобы произнести его так вот запросто. Ну, дьяволенок, будь умницей. Почему бы не сказать «твоей смуглолицей любовнице»?
Кэтрин взяла стакан и отвернулась.
— И этот шут мне когда-то нравился, — сказала она.
— Попробуем держаться в рамках? — спросил Дэвид. — И ты, и я.
— Нет, — ответила она. — Вот идет твоя — не знаю уж, как назвать, а на вид, как всегда, мила и невинна. Дорогая, скажи мне, Дэвид работал сегодня, перед тем как приложиться к виски?
— Ты работал, Дэвид?
— Я закончил рассказ, — сказал Дэвид.
— Полагаю, Марита его уже прочла?
— Да, прочла.
— А вот я никогда не читала рассказов Дэвида. Не люблю мешать. Я лишь старалась обеспечить ему экономическую возможность писать как можно лучше.
Дэвид сделал глоток и взглянул на нее. Кэтрин была все так же очаровательна, смугла и красива, и светлая, цвета слоновой кости, полоска волос, точно шрам, пересекла лоб. Только глаза стали другими, да еще губы произносили чужие для нее слова.
— По-моему, это очень хороший рассказ, — сказала Марита. — Необычный и, как бы это сказать, pastorale. 33A под конец делается жутко. Мне трудно объяснить. Он по казался мне manifique 34 .
— Что ж, — сказала Кэтрин, — поговорим по-французски. По-французски можно выразить столько необыкновенных чувств.
— Рассказ меня очень взволновал, — сказала Марита.
— Потому что его написал Дэвид или рассказ действительно первоклассный?
— И то и другое, — ответила девушка.
— Что ж, — сказала Кэтрин, — почему бы и мне не прочесть это великое произведение? В конце концов, я его субсидировала.
— Что ты сделала? — спросил Дэвид.
— Возможно, я не точно выразилась. Женившись на мне, ты получил полторы тысячи долларов, да еще твоя книга о сумасшедших летчиках разошлась, не так ли? Правда, ты не сказал мне, сколько заработал. Но и я немало потратилась. Признайся, ты жил поприличнее, чем до женитьбы.
Марита молчала, а Дэвид не отрываясь смотрел на официанта, накрывавшего стол на террасе. Он посмотрел на часы. До обеда оставалось минут двадцать.
— Мне бы хотелось принять душ, если можно, — сказал он…
— Нельзя ли обойтись без этой идиотской фальшивой вежливости? — сказала Кэтрин. — Почему я не могу прочесть рассказ?
— Я писал карандашом и даже не успел переписать. Тебе будет трудно читать его в таком виде.
— Но Марита прочла.
— Хорошо. Прочтешь после обеда.
— Я хочу прочесть рассказ сейчас, Дэвид.
— Я бы не советовал читать его до обеда.
— Он так отвратителен?
— Это рассказ об Африке еще до войны четырнадцатого года. Действие происходит во времена войны Маджи-Маджи, восстание девятьсот пятого года в Танганьике.
— А я и не знала, что ты пишешь исторические романы.
— Оставим это, — сказал Дэвид. — Рассказ об Африке, и мне тогда было около восьми лет.
— Я хочу прочесть его.
Дэвид сел у другого конца стойки и стал бросать кости из кожаной коробочки.
Марита села на высокий табурет рядом с Кэтрин, и Дэвид видел, что она следит за выражением ее лица.
— Начало очень хорошее, — сказала Кэтрин. — Хотя почерк у тебя ужасный. Природа великолепна. Особенно тот отрывок, что Марита ошибочно назвала «pastorale».
Она отложила первую тетрадь, и Марита тут же подхватила ее и положила на колени, по-прежнему не спуская с Кэтрин глаз.
Кэтрин читала молча. Она уже прочла половину второй тетради. Затем неожиданно разорвала ее пополам и швырнула на пол.
— Отвратительно, — сказала она. — Гадость какая-то. Вот, значит, каким был твой отец.
— Нет, — сказал Дэвид. — Это только одна его черта. Ты же не дочитала.
— Ни за что не стану дочитывать.
— Я тебя предупреждал.
— Нет. Вы нарочно все подстроили и заставили меня прочесть.
— Дай мне, пожалуйста, ключ, Дэвид. Я спрячу тетради, — попросила девушка. Она подобрала с пола разорванные половинки: Кэтрин разорвала тетрадь по сгибу.
Дэвид дал Марите ключ.
— В школьной тетрадке это выглядит еще отвратительнее, — сказала Кэтрин. — Ты просто чудовище.
— Это было необычное восстание, — сказал Дэвид.
— Тем более странно, что ты взялся писать о нем.
— Я же просил тебя не читать.
Кэтрин заплакала.
— Я тебя ненавижу, — процедила она.
Поздно вечером они лежали в постели у себя в комнате.
— Она уедет, и ты избавишься от меня или упрячешь куда-нибудь, — сказала Кэтрин.
— С чего ты взяла?
— Ты же сам предложил поехать в Швейцарию.
— Мы можем посоветоваться с врачом, если тебя что-то беспокоит. Ничего страшного, все равно что пойти к дантисту.
— Нет. Они упрячут меня. Я знаю. Нам это кажется безобидным, а они решат, что я сумасшедшая. Я знаю, как поступают в таких заведениях.
— Это будет приятное и прекрасное путешествие. По едем через Экс-ан-Прованс, потом по каналу Сен-Реми и вверх по Роне до Лиона и в Женеву. Зайдем к доктору, получим дельный совет, а заодно и развлечемся в дороге.
— Я не поеду.
— Хороший, толковый врач, который…
— Я не поеду. Ты что, не слышишь? Я не поеду. Не поеду. Обязательно доводить, до крика?
— Ладно. Не думай об этом сейчас. Постарайся уснуть.
— Обещай, что мы не поедем.
— Не поедем.
— Тогда я посплю. Ты будешь работать утром?
— Почему бы и нет?
— Работай хорошо. Я знаю, ты можешь. Спокойной ночи, Дэвид. Ты тоже поспи.
По ночам он долго не мог заснуть. А когда засыпал, видел сны об Африке. Это были хорошие сны, и однажды он даже проснулся от такого сна и тут же сел работать. К тому времени, когда рассвело, он написал приличный кусок нового рассказа и даже не заметил, каким красным было в то утро солнце. В рассказе он ждал появления луны и ощущал, как становится дыбом шерсть собаки, когда он гладил ее, стараясь успокоить, и они вместе всматривались и вслушивались в темноту, пока не взошла и не разбросала тени луна.
Он обнял собаку за шею и ощутил ее дрожь. Ночные звуки стихли. Они не слышали слона, Дэвид заметил его, только когда собака повернула голову и плотно прижалась к мальчику. В этот момент их накрыла тень слона, когда тот бесшумно прошел мимо, и легкий ветерок с горы обдал их его запахом. Запах был сильный, но старческий и кислый, и, когда слон прошел, Дэвид заметил, какой у него длинный, чуть не до самой земли, левый бивень. Они затаились, но слон больше не показывался, и тогда они пустились следом за ним в лунную ночь. Собака бежала сзади и, когда Дэвид останавливался, тыкалась носом ему под коленку. Дэвиду нужно было еще раз взглянуть на самца, и он наконец настиг его у самой кромки леса. Слон уходил в сторону горы и постепенно оказался в полосе ровного ночного ветра. Дэвид подошел так близко, что слон снова заслонил от него луну и обдал кислым запахом старости, но правого бивня Дэвид так и не разглядел.