Олдмедоу, втянув подбородок в воротник и издав маловразумительный звук наподобие вороньего карканья, объявил, что не откажется выпить немного сухого хереса.
Хоукинс принес графин с широким донышком и налил сперва Саммерсу, как бы не сомневаясь в его выборе, а затем и Олдмедоу.
— Саммерс, — обратился капитан к своему помощнику, — как раз собирался вас спросить. Как дела у больного?
— По-прежнему, сэр. Мистер Тальбот любезно согласился исполнить вашу просьбу, но его слова, как и мои, не возымели действия.
— Печальная история, — резюмировал капитан, в упор глядя на меня. — Так и запишем в судовом журнале: больного — мы ведь полагаем его больным, лично я в этом не сомневаюсь — посетили вы, мистер Саммерс, и вы, мистер Тальбот.
Тут-то до меня стало доходить, с какой целью капитан Андерсон собрал нас всех в своей каюте и каким образом намеревался обставить злополучную историю с Колли — весьма неуклюже, надо сказать. Вместо того чтобы дождаться, когда под действием винных паров у нас развяжутся языки, он с ходу и как-то уж чересчур напрямик перешел к делу. Нельзя было упускать такой момент — надо ведь и о себе подумать.
— Прошу вас учесть то обстоятельство, сэр, — начал я, — что, ежели мы полагаем его больным, мое суждение не может иметь никакого веса. У меня нет ни малейших познаний в медицине. Тогда уж вам лучше было бы прибегнуть к совету мистера Брокльбанка!
— Брокльбанка? Кто это — Брокльбанк?
— Один из пассажиров — господин, подвизающийся на ниве искусства, любитель портвейна, если судить по его лицу, и прекрасного пола, если судить по его свите. Но это, конечно, шутка. Он как-то сказывал мне, что в свое время начал было постигать премудрости медицинской науки, да после ее забросил.
— Так-так, значит, он человек в известной степени сведущий?
— Да нет же, нет! Я пошутил. Он просто, просто… Ну, как его назвать — подскажите, Саммерс! Словом, я сильно сомневаюсь, сумеет ли он найти пульс.
— Тем не менее Брокльбанк, говорите вы? Хоукинс, пойди разыщи мистера Брокльбанка и спроси его, не будет ли он любезен зайти ко мне сей же час?
Я видел его насквозь — и уже видел запись в судовом журнале: больного посетил джентльмен, до некоторой степени сведущий в медицине. Он, конечно, не дипломат, наш капитан, зато и не простак! Он, выражаясь языком Девереля, всегда оставляет себе свободу для лавирования. Обратите внимание, как ловко он вынуждает меня, посредством моих записей, доложить Вашей светлости, что сделал все от него зависящее, дабы позаботиться о несчастном, которого, по его распоряжению, посещали и подчиненные ему офицеры, и Ваш покорный слуга, и даже некий джентльмен, до некоторой степени сведущий в медицине.
На какое-то время все умолкли. Мы трое, присутствующие на правах гостей, стояли, уставившись в свои бокалы, как будто напоминание о больном настроило всех на серьезный лад. Однако пауза длилась минуты две, не более, после чего вернулся Хоукинс и сообщил, что мистер Брокльбанк рад предстать перед капитаном.
— Ну-с, прошу садиться, джентльмены, — сказал капитан. — Мистер Тальбот, пожалуйте справа от меня, мистер Олдмедоу — вот сюда, сэр. Саммерс, ваше место против меня. Смотрите, как ладно мы устроились, совсем по-домашнему! Не стеснен ли кто, джентльмены? У Саммерса места довольно, это ясно. Но мы должны обеспечить ему свободный доступ к выходу, на случай если одно из десяти тысяч неотложных дел на корабле вынудит его раньше времени покинуть наше общество.
Олдмедоу похвалил суп, заметив, что вкус отменный. Саммерс, управлявшийся за столом с ловкостью, приобретенной в дюжине разных кубриков, сказал на это, что про кормежку на флоте каких только небылиц не выдумывают.
— Нужно же понимать, — принялся рассуждать он, — что там, где съестные припасы приходится заранее заказывать, закупать, доставлять, хранить и затем приготовлять тысячами тонн, нет-нет да и возникнет повод для недовольства. Но если брать в целом, матросы британского флота в море питаются куда лучше, чем на берегу.
— Браво! — воскликнул я. — Саммерс, ваше место на парламентской скамье!
— Ваше здоровье, Саммерс! — произнес капитан. — Как это говорится? До дна! Выпьем, джентльмены! Кстати, Саммерс, напомните, что это за история про головку сыра, которую нахлобучили на грот-мачту вместо клотика? И про табакерки, которые вырезывали из говядины?
Краешком глаза я приметил, что капитан поднес бокал ко рту, но разве только понюхал вино и сразу поставил бокал на стол. Я решил подыграть ему хотя бы для того, чтобы лучше проникнуть в его замыслы.
— Саммерс, я непременно хочу услышать, что вы ответите капитану. И про табакерки, и про сыр на клотиках.
— Клотики из сыра.
— И заодно уж про кости без мяса, коими, по слухам, потчуют доблестных моряков, — мясо там, говорят, тоже присутствует, но в виде жалких иссохших волокон.
— Смею предположить, сыру вам сегодня еще доведется отведать, сэр, — улыбнулся Саммерс— И в самом скором времени капитан, по моим сведениям, намерен удивить вас некими косточками.
— Намерен, именно так, — подтвердил капитан. — Хоукинс, вели подавать!
— Боже правый! — искренне восхитился я. — Да это же мозговые косточки!
— Не иначе как Бесси, — заметил Олдмедоу. — Упитанная коровка.
Я отвесил капитану почтительный поклон.
— У меня нет слов, сэр. На пиру у Лукулла гости не едали лучше!
— Стараюсь, как могу, снабдить вас материалом для вашего журнала, мистер Тальбот.
— Даю вам слово, сэр, что сегодняшнее меню будет сохранено для грядущих поколений, равно как слова благодарности гостеприимству нашего капитана.
Склонившись к капитану, Хоукинс произнес:
— Джентльмен, которого вы хотели видеть, ожидает за дверью, сэр.
— Брокльбанк? Я приму его в кабинете. Прошу меня простить, джентльмены, это займет минуту.
Далее последовала сцена, которую иначе как фарсом не назовешь. Брокльбанк не стал дожидаться за дверью, а сам открыл ее и сразу двинулся к столу. Не то он по ошибке принял просьбу капитана явиться к нему за приглашение быть, как и я, гостем за его столом, не то он просто хватил лишнего, не то первое и второе вместе взятое. Саммерс, отодвинув свой стул, поднялся на ноги. И Брокльбанк в тот же миг плюхнулся на его освободившийся стул, как если бы старший офицер был простым лакеем.
— Благодарствую, благодарствую. Мозговые косточки! Откуда, черт побери, вы узнали? Ну, ясно — не иначе одна из моих дам вам проболталась. Ай да капитан, посрамил французов!
Одним глотком он осушил бокал Саммерса. Голос у него был как сочный плод, соединивший с себе качества, если таковое возможно, персика и сливы. При общем молчании он сунул себе в ухо мизинец, поковырял там и принялся придирчиво изучать ископаемый результат на кончике ногтя. Вестовой вконец растерялся. Брокльбанк, разглядев наконец Саммерса, просиял:
— Саммерс, и вы тут? Садитесь с нами, дружище! В этот момент капитан Андерсон, проявив редкую для него тактичность, вмешался в разговор:
— И верно, Саммерс, придвиньте себе вон тот стул и отобедайте с нами.
Саммерс пристроился на углу стола. Казалось, он только что пробежал милю — так часто он дышал. Я не исключаю, что в эту минуту он подумал о том, о чем думал и Деверель, который однажды во время своих возлияний — наших с ним возлияний, уточню я справедливости ради, — доверительно сказал мне: Эх, Тальбот, что-то на этом корабле не так, как надо!
— Тальбот, тут давеча упомянули некий журнал, — сказал, повернувшись ко мне, Олдмедоу. — Черт знает, отчего это у вас в правительстве все так любят бумагу марать?
— Вы повысили меня по служебной лестнице, сэр. Но что правда, то правда. Правительственные канцелярии завалены бумагами — хоть полы ими устилай.
Капитан сделал вид, что отхлебнул вина, затем поставил бокал на стол.
— Чего-чего, а писанины и на судне хватает — хоть балласт бумагами заменяй, если уж прибегать к сравнению. У нас так или иначе регистрируется практически все и журналов несколько — начиная от вахтенных и заканчивая судовым, который капитан корабля заполняет собственноручно.
— Не знаю, как кому, а мне вечно не хватает времени записать события минувшего дня, и проходит два дня, а то и три, пока я сподоблюсь засесть за свой дневник.
— Как же вы решаете, что записывать, а что нет?
— В первую очередь я отбираю те факты, кои несомненно заслуживают внимания, а во вторую — всякие забавные пустячки, кои могли бы скрасить досуг моего почтеннейшего крестного.
— Надеюсь, — сказал капитан внушительно, — вы отразите в ваших записях чувство глубокой признательности, которое мы питаем к его светлости, за данную нам возможность наслаждаться вашим обществом.
— Всенепременно.
Хоукинс наполнил бокал Брокльбанка уже в третий раз.
— Мистер… э-э… Брокльбанк, — начал капитан, — могли бы мы воспользоваться вашими медицинскими познаниями?
— Моими… О чем это вы, сэр?
— Да вот Тальбот… Мистер Тальбот то есть, — недовольно произнес капитан, — мистер Тальбот…
— Да что, черт побери, с ним стряслось? Боже милосердный! Уверяю вас, что Зенобия, добрая душа, моя ненаглядная девочка…
— Обо мне, — поспешил я вмешаться, — речь вовсе не идет. Капитан имеет в виду Колли.
— Пастора? Боже, Боже! Уверяю вас, я тут совершенно ни при чем, решительно ни при чем. Пусть себе тешатся, сказал я, — как взошли на борт, так сразу и сказал, — а может, не сказал?
Мистер Брокльбанк громко икнул. Тонкая винная струйка побежала вниз по подбородку. Глаза его блуждали.
— Мы нуждаемся в ваших медицинских познаниях, — сказал капитан, и хотя грозный рык уже явственно слышался в его голосе, он еще не прорвался наружу, и в целом тон его, учитывая натуру нашего капитана, был скорее увещевательным. — Поскольку сами мы в медицине несведущи, то и решили обратиться к вам.
— Нашли знатока! Гарсон, еще вина!
— Мистер Тальбот говорит…
— Была такая мыслишка, не скрою, но я сказал себе, Вильмот, сказал я, анатомия — это, брат, не для тебя. И не думай, кишка у тебя тонка. Словом, как я уже говорил, я бросил Эскулапа ради Музы. Вам я этого не говорил разве, мистер Тальбот?
— Говорили, сэр. По меньшей мере дважды. Я нисколько не сомневаюсь, что капитан примет ваши объяснения и ваш отказ.
— Ну нет, — сказал капитан уже с раздражением. — Мы обязаны воспользоваться познаниями мистера Брокльбанка, сколь бы скудными они ни были.
— Скудными, — повторил за ним Брокльбанк. — Скудными были бы и мои доходы — а Муза не скупится! Я бы давно уже сколотил себе состояние, если бы не мой пылкий нрав, не чрезмерная слабость к прекрасному полу и не всевозможные соблазны, коими искушает мою несовершенную природу ужасающая безнравственность, охватившая все наше английское общество
— Я бы ни за что не стал доктором, — сказал Олдмедоу. — Как подумаешь о трупах да вскрытиях… Господи прости!
— Лучше не скажешь, сэр. Все, что напоминает мне о бренности жизни, я предпочитаю держать от себя на почтительном расстоянии. Известно ли вам, что после кончины лорда Нельсона я первым из нашей артистической братии изготовил литографию, где увековечил сей радостный миг?
— Да вас там и близко не было!
— Я, как всегда, на почтительном расстоянии, сэр. А близко никого из художников и точно не было. Должен признаться вам со всей откровенностью, в ту пору я пребывал в уверенности, что лорд Нельсон испустил дух на палубе своего корабля.
— Брокльбанк, — вскричал я, — да я же видел ваше творение! В пивной «Охотничий пес» на стене висит копня с него. Какого дьявола там у вас целая куча молодых офицеров изображает скорбь и вечную преданность, стоя на коленях вокруг лорда Нельсона, — в разгар-то боя?!
Винная дорожка снова пробежала у него по подбородку.
— Прошу не путать искусство с правдой жизни, сэр.
— По мне, это сущая нелепица, сэр.
— А вот шла, представьте, нарасхват, мистер Тальбот. Не скрою от вас: если бы не стойкий успех этого произведения, сидеть бы мне по уши в долгах. И по самым скромным меркам, оно позволило мне предпринять этот далекий вояж к берегам… словом, куда мы там все плывем, запамятовал, как называется. Ну, вообразите, сэр, лорд Нельсон отдал Богу душу где-то в недрах вонючего трюма, так, по-моему, было дело, и видел это только один судовой фонарь. Кто же, спрашивается, возьмется писать такую картину?
— Рембрандт, я думаю.
— Ну, да. Рембрандт. Что ж, пожалуй. Но вы хотя бы заметили, мистер Тальбот, как мастерски я использовал дым?
— Боюсь, я не совсем вас понимаю, сэр.
— Дым — вот где собака зарыта. Видели, сколько было дыма, когда Саммерс разрядил мой мушкетон? Один залп бортовой батареи — и картина с равным успехом может быть названа «Лондон в тумане». Поэтому настоящий мастер своего дела всенепременно должен эту дымовую завесу раздвинуть, дабы она не заслоняла… не заслоняла…
— Как фокусник в балагане.
— Не заслоняла…
— Не мешала бы видеть некий поворотный момент баталии.
— Не заслоняла… Капитан, вы совсем не пьете!
Капитан вновь приподнял свой бокал и в злобном бессилии обвел взглядом троих примолкших гостей. Но Брокльбанк, упершись в стол локтями и ухватив мозговую косточку, предназначавшуюся Саммерсу, продолжал разглагольствовать:
— Вот я и говорю, коли взяться за дело с умом, так дым может оч-чень даже пригодиться в нашем деле. Положим, приходит к вам капитан, которому выпала удача попасть в переделку и притом уцелеть. И вот он ко мне является — да после моей литографии они шли ко мне один за другим. Положим, он вместе с еще одним фрегатом и шлюпом… повстречал французов и между ними завязался бой… пардон! Слыхали эпитафию? Тот мудро поступает, кто ветер выпускает; я ж свой из скромности держал — и вот каков, увы, финал. Теперь вообразите, что бы получилось… не зря мой добрый друг Фьюзели,[40] да вы его знаете, «Ахилловы доспехи», все такое… вот. Вообразите!
Теряя терпение, я осушил свой бокал и обратился к капитану:
— Сдается мне, сэр, мистеру Брокльбанку…
Бесполезно! Ни на кого не обращая внимания, разговорчивый живописец вновь принялся за свое.
— Вообразите — кто платит? Если бы платили все, тогда и дым ни к чему! Так ведь всем потребно одно и то же — изобрази их в самом пекле, дьявол их разбери! Строят из себя бравых вояк, понимаете ли!
— Мистер Брокльбанк, — не выдержал капитан, — мистер Брокльбанк…
— Назовите мне хотя бы одного-единственного капитана, который вышел победителем и был за это отмечен боевым орденом. Есть такой? Тогда я сдаюсь и спорить не о чем.
— Нет! — буркнул, уткнув подбородок в воротник, Олдмедоу. — Нет таких.
Мистер Брокльбанк метнул на него свирепый взгляд.
— Вы изволите сомневаться в моих словах, сэр? Да или нет? Если да, сэр…
— Я, сэр? Боже правый, ни в коем случае, сэр.
— И каждый ведь как говорит? «Брокльбанк, — говорит, — мне-то самому ей-ей плевать, как ты меня там изобразишь, да вот моей матушке, моей женушке да пятнадцати моим дочуркам вынь да положь, чтоб мой корабль был в самом пекле, ну что ты будешь с ними делать?» Понимаете, к чему клонит? Ну, так. Мне оставляет газетный листок, где вся эта баталия расписана до мельчайших подробностей, а сам герой удаляется, пребывая в счастливом заблуждении, будто он-то доподлинно знает, как выглядит морское сражение.
Капитан поднял свой бокал и на сей раз осушил его залпом. Голос, коим он обратился к Брокльбанку, был таков, что, окажись тут мистер Тейлор, его б от страха сдуло на другой конец судна, а то и вовсе за борт.
— Лично я, сэр, полностью на его стороне!
Мистер Брокльбанк, желая показать, что его на мякине не проведешь, сделал попытку глубокомысленно потереть переносицу, но промахнулся.
— Вы заблуждаетесь, сэр. Если бы я мог полагаться на жизненную достоверность — так нет. Посудите сами, ужели мой клиент, который заплатил мне задаток — иначе нельзя, сегодня он жив-здоров, а завтра голову сложил…
Саммерс встал.
— Меня ждут дела, сэр.