- Что это? - встревожилась Дьела.
Ивоун отвел взгляд: сказать ей правду у него не хватило духу. По выражению ее лица было ясно: она догадалась сама.
Беспокойство охватило всех. Молча поднимались по винтовой лестнице на галерею. Лишь оттуда можно увидеть, что происходит. Калий опередил остальных.
- Вот это да, - восхитился он. - Красотища!
Одна из стрел начатого виадука обрывалась над старым городом вблизи храма. С нее падали автомобили. Из багажников сыпались запасные части, подсобный инструмент, раскрытые дверцы беспорядочно хлопали в воздухе... Такой исход и предполагал Ивоун: тесные улочки Пираны не станут расчищать. При нынешнем техническом размахе дешевле построить новый город, чем сохранить старый. Пирана обречена стать местом свалки - автомобильным кладбищем. Он не предвидел только, насколько быстро это осуществится.
Автомобили падали чуть ли не с километровой высоты.
Одни застревали между оставшимися здесь после снегопада, другие подскакивали, точно мячики, и ударялись в стены ближних домов. Никого, кроме Калия, это бредовое зрелище не привело в восторг.
Всего над Пираной собирались провести четыре автострады. Так что сейчас над городом нависали восемь недостроенных стрел. И со всех восьми сыпались автомобили. Храм был окружен со всех сторон.
- Господи, это же кошмар, - сказала Дьела.
Ее руки в широченных рукавах шелковой сутаны выглядели изящными и хрупкими. Ивоун не мог отвести от них глаз.
- Этого следовало ожидать, - высказался Силе, морщась не то от внезапной боли в руке, не то от чувства, какое у него вызывало зрелище. Автомобильное кладбище.
Это все, на что еще пригодны старые города.
Всем было ясно, что выбраться из города немыслимо. Если бы еще автомобили падали в одно место, можно было рискнуть. Но слишком велик получался разброс. Иногда машины попадали в струю восходящего воздуха и сильно изменяли траекторию. И совсем уже как попало разлетались запасные части, баллоны и оторванные дверцы. Казалось, для них законы механики не писаны.
- Когда-то это должно кончиться, - сказала старушка Урия, испуганно глядевшая на небо.
- При нынешних темпах производства - никогда, - вслух подумал Силе.
- Господь не допустит, - возразила Урия.
Голос Силса, произнесшего последнюю фразу о темпах производства, внезапно прояснил память Ивоуна: он вспомнил, где слышал этот голос прежде. Так ведь это же Силе Сколт, тот самый Сколт, на которого год или полтора назад обрушился праведный гнев всех добропорядочных телезрителей. Даже Ивоуну показалось тогда, что журналист зашел чересчур далеко в своих выводах.
Ту передачу Ивоун запомнил. Отчасти, может быть, потому, что редко включал телевизор. Но Сколт и начал тогда необычно.
- Давайте вместе посмеемся над горячностью -молодого задиры, предложил он зрителям. - Вспомним историю двадцатилетней давности. Происходило эТо так...
Лицо сорокадвухлетнего Сколта, ведущего передачу, померкло - на экране возник молодой Сколт. Что верно то верно, он действительно был задирист и горяч. Нынешний пожилой Сколт в сравнении с ним выглядел как само спокойствие и выдержка. Что впечатление это обманчиво, зрители смогли понять немного позднее. Но в тот первый момент ощущение было именно таким.
На телеэкране прокручивали запись давней беседы семидесятилетнего старца с юным Сколтом, начинающим журналистом. Собственно, их разговор нельзя назвать беседой - скорее, словесным поединком, исход которого был заранее предрешен. Житейская мудрость старца не могла противостоять беспрерывным уколам язвительного журналиста, сразу же захватившего роль ведущего: короткими едкими репликами и даже выразительным молчанием он направлял разговор в выгодное для себя русло.
Самое грустное в этой сцене было то, что добропорядочный старикашка так и не уяснил себе, сколь неблаговидную роль сыграл он в руках ловкого журналиста. Спор между ними шел о достоинствах старой и новой морали. Старичок шамкающим голосом упрекал молодежь в отсутствии идеалов, в том, что они не прислушиваются к голосу совести, и прочих смертных грехах. Он сбивался, путался, терял мысль, и Сколт без малейших усилий, одной лишь репликой, одним словом, а то и просто иронической ухмылкой сводил на нет все доводы противника.
Сцена эта оборвалась внезапно. Ивоун даже заподозрил: не помехи ли. Но оказалось нет. Эффект обрыва старой записи был учтен опытным Сколтом. На экране вновь появился он - сорокадвухлетний журналист, умеющий судить собственные ошибки и заблуждения. Верно, в подобном осуждении было и любование собой, но об этом догадывался не всякий зритель и не сразу. Подобным ходом умудренный журналист заставил зрителей поверить в свою искренность.
- Нет смысла смотреть старую передачу до конца,- сказал он, иронично улыбаясь.-Неужели не ясно всякому мыслящему человеку, на чьей стороне правда: на стороне ли беспринципного юнца, способного ради минутного успеха, ради карьеры просмеять кого угодно, хоть родного отца, или на стороне доверчивого и обманутого старца. вся беда которого состояла лишь в том, что он не умел как следует изложить свои мысли.
От души жалею, что теперь его уже нет в живых, и я не могу принести ему мои чистосердечные извинения. Запомните этого человека, запомните его голос,- с пафосом призвал Сколт. - Только что вы слышали голос человека, жившего в ту, теперь уже навсегда ушедшую пору, когда люди не боялись еще называть вещи своими именами: чревоугодника называли обжорой, выпивоху пьянчужкой, распутника - бабником, а не говорили, как теперь, жизнелюб. Что касается жизни, тогда ее любили ничуть не меньше, только не смешивали понятий: словом "любовь" называли редкое и возвышенное чувство, испытать которое,- может быть, не всякому дано.
- Теперь много говорят о прогрессе,- продолжал Сколт.-И прогресс почему-то связывают с количеством автомобилей и тоннами металла, выплавленного на душу населения. Но разве мыслимо именовать прогрессом условия, при которых человек теряет духовность? Да еще в гордится этим. Как тот молодой забияка, которого вы только что видели,-напомнил он зрителям.-Можно сколько угодно болтать о прогрессе, но верить в него могут одни лишь беспросветные тупицы. Мы победили бедность материальную, но мы давно уже нищи духовно...
Ивоун уже тогда, сидя возле телевизора, представил себе, какой гнев вызовет столь откровенное, бунтарское заявление известного журналиста. Более всего люди не хотят слышать правды. Да он и сам не распознал тогда в Сколте единомышленника.
"Ну, это слишком!"-примерно так подумалось ему.
И еще одно стало ясно Ивоуну: прошедшие двадцать лет не образумили Сколта, во всяком случае не убавили задиристости. Просто за эти годы он изменил свои оценки. Вот, выходит, кто очутился в их случайной компании. Почему же он сразу не догадался? Дьела ведь даже имя свое назвала. Дьела Сколт - знаменитая органистка. Ез концерт запланирован на одно из ближайших воскресений. На сегодня!
Примерно сто лет назад в соборе впервые устроили не богослужение, а концерт органной музыки. С тех пор на одно воскресенье не обходилось без выступлений лучших органистов. Вот почему Дьела выжидающе поглядела на Ивоуна, когда назвала свое имя: уж он-то должен был слышать про нее. Почему же он не вспомнил?
Тем временем все вернулись в храм.
- С вас еще сто лепт, тетушка,- сказал Калий.
- Это почему?- подпрыгнула та на месте.
- Еще один лишний день.
- Так не по моей вине.
- Выходит, по моей? Как знаешь.