Она, подумал я, еще красивее матери, если только это возможно: те же огромные бархатные глаза, те же черные волосы, тот же овал лица, но ноги, безусловно, длиннее, и во всем ее теле есть нечто такое, что дает ей некоторое преимущество перед старшей женщиной: оно более нежное, более змеиное и, уж конечно, гораздо более гибкое. Но у старшей - ей, видимо, было лет тридцать семь, хотя выглядела она на двадцать пять, - в глазах светились искорки, и в этом дочь явно уступала матери.
Хм... славно... славно - совсем недавно принц Освальд поклялся, что похитит только королеву, и к черту принцессу; но теперь, увидев принцессу во плоти, он растерялся. Обе, каждая по-своему, сулили море бесконечных наслаждений, одна невинная и любопытная, другая опытная и ненасытная. Дело в том, что ему хотелось обеих - принцессу на закуску, королеву на обед.
- Плавки вы найдете в раздевалке, мистер Корнелиус, - сказала миссис Азиз.
Я пошел в будку и переоделся, а когда вернулся, все трое уже плескались в воде. Я нырнул и присоединился к ним. Вода была такая холодная, что у меня перехватило дыхание.
- Я так и думал, что вы удивитесь, - рассмеявшись, сказал мистер Азиз. - Вода охлаждена до 65 градусов. В нашем климате это лучше освежает.
Позднее, когда солнце на небе стало опускаться, мы в мокрых купальных костюмах уселись в шезлонги и слуга принес нам бледный ледяной мартини, я и приступил к соблазнению двух дам, не спеша, осторожно, в лишь мне одному присущей манере. Обычно, когда у меня развязаны руки, это не составляет особого труда. Своеобразный талант, которым мне посчастливилось обладать способность загипнотизировать женщину словами, - редко меня подводил. Одних слов для этого, разумеется, мало. Слова, сами по себе безобидные и ничего не значащие, произносятся ртом, тогда как истинная посылка, предосудительные и возбуждающие обещания, исходит из всех членов и органов тела и сообщается глазами. Я не могу более откровенно объяснить вам, как это делается. Суть в том, что это действует безотказно. Как шпанские мушки. Я уверен, что доведись мне сидеть vis a vis с женой Папы Римского, если бы у него таковая имелась, то очень я постарайся, уже через пятнадцать минут она перегнулась бы ко мне через стол, приоткрыв губы и с глазами, горящими желанием. Это не большой талант, не великий, но я тем не менее благодарен судьбе за то, что она меня им одарила, и всегда делал все от меня зависящее, чтобы он не пропал втуне.
Итак, мы четверо, две изумительные женщины, маленький мужчина и я, полукругом сидели возле бассейна, откинувшись на спинки шезлонгов, потягивая мартини и ощущая на коже тепло шестичасового солнца. Я был в хорошей форме.
Все время их смешил. Дочь, выслушав историю о жадной старой герцогине из Глазго, которая сунула руку в коробку шоколадных конфет и которую ужалил один из моих скорпионов, от смеха чуть не упала с шезлонга; а когда я во всех подробностях описал интерьер теплицы в саду под Парижем, где я выращиваю пауков, обе дамы стали корчиться в конвульсиях радостного смеха.
Именно в этот момент я заметил на себе добродушный и несколько ироничный взгляд мистера Азиза. "Хорошо-хорошо, - словно говорили его глаза, - мы рады видеть, что ты не так уж не интересуешься женщинами, как пытался убедить нас в машине по дороге сюда... Или все дело в благоприятном окружении, может быть, это оно помогает тебе забыть, наконец, свое великое горе..." Мистер Азиз улыбнулся мне, показав ослепительные белые зубы. Это была дружеская улыбка. Я ответил ему такой же дружеской улыбкой. До чего же дружелюбный человечек. Он искренне радовался тому, что я уделяю его дамам так много внимания. Что ж, пока все в порядке.
Не стану подробно останавливаться на ближайших нескольких часах, поскольку лишь за полночь со мной произошло нечто поистине потрясающее.
В семь мы покинули бассейн и вернулись в дом переодеться к обеду.
В восемь мы собрались в большой гостиной выпить еще один коктейль. Обе дамы были роскошно одеты и сверкали драгоценностями. На обеих были вечерние платья без рукавов, с низким вырезом, несомненно от одного из лучших модных домов Парижа. Моя хозяйка была в черном, ее дочь - в бледно-голубом, и вокруг них витал все тот же дурманящий аромат. Ах, что это была за пара! У старшей был характерный наклон плеч, какой бывает только у самых страстных и многоопытных женщин: как у женщины-наездницы искривляются ноги от постоянного пребывания в седле, так и у женщины больших страстей развивается своеобразная скругленность плеч оттого, что она постоянно обнимает мужчин. Это профессиональная травма, и, пожалуй, самая благородная из всех травм.
Дочь была еще не в том возрасте и не могла обрести этот единственный в своем роде почетный знак, но что касается ее, то мне было вполне достаточно просто смотреть на изгиб ее тела и видеть прелестные скользящие движения ее бедер, когда она ходила по комнате. Вдоль обнаженной части ее позвоночника вились золотистые волоски, и, когда она стояла спиной ко мне, я трудом удерживался от соблазна провести по этим очаровательным позвонкам костяшками пальцев.
В восемь тридцать мы все прошли в столовую. Обед, который нас ждал, был грандиозен, но я не могу тратить время на описание яств и напитков. За обедом я продолжал очень тонко и изобретательно играть на чувствах обеих женщин, пуская в ход все свое умение, и к тому времени, когда подали десерт, они таяли у меня на глазах, как масло на солнце.
После обеда мы вернулись в гостиную, где нам подали кофе и коньяк, после чего по предложению моего хозяина мы сыграли пару партий в бридж.
К концу вечера я был твердо уверен, что поработал не зря. Мое магическое искусство меня не подвело. Если бы позволили обстоятельства, любая из двух дам могла бы стать моей, стоило лишь попросить. Я вовсе не обманывал себя. Это было совершенно очевидно. Видно невооруженным глазом. Лицо моей хозяйки раскраснелось от волнения, и всякий раз, когда она смотрела на меня через ломберный стол, ее огромные бархатные глаза становились еще больше, ноздри трепетали, а рот приоткрывался, обнажая кончик влажного розового языка, зажатого между зубами. Это была откровенно похотливая гримаска, и не раз она заставляла меня пускать в ход мою излюбленную козырную карту. Дочь была не так смела, но не менее откровенна; каждый раз, когда взгляды наши встречались, а это бывало весьма часто, она на крошечную долю сантиметра поднимала брови, будто хотела задать вопрос, а потом сама же отвечала на него мимолетной лукавой улыбкой.
- Думаю, нам всем пора отправляться спать, - взглянув на часы, сказал мистер Азиз. - Пойдемте, друзья мои.
И тогда случилась нечто странное. Тотчас, ни секунды не помедлив и даже не бросив взгляда в мою сторону, обе дамы поднялись и направились к двери! Это было невероятно. Я буквально остолбенел. Я не знал, как это понять. Такого молниеносного окончания вечера мне еще не доводилось видеть. Ведь мистер Азиз говорил отнюдь не сердито. Его голос, во всяком случае мне так казалось, звучал ничуть не менее любезно. Но он уже гасил свет, тем самым ясно давая мне понять, чтобы я тоже удалился на покой. Какой удар! Я ожидал услышать хотя бы шепот из уст либо жены, либо дочери, перед тем как мы расстанемся на ночь, хотя бы три-четыре слова про то, когда прийти и куда, но вместо этого я остался как дурак стоять около ломберного стола, а две дамы тем временем медленно выплывали из комнаты.
Мы с хозяином последовали за ними вверх по лестнице. На площадке второго этажа мать и дочь остановились и, стоя рядом, ждали меня.
- Спокойной ночи, мистер Корнелиус, - сказала хозяйка.