Зло, как ему казалось, было самым заразным из всех известных заболеваний. Дайте вору жить среди честных людей, и рано или поздно у него утащат часы. В своей книге он собирался покарать двух представителей рода человеческого — развращенного до мозга костей мужчину и женщину непревзойденной добродетели. Они встречаются. Женщина подпадает под влияние порока, в конце концов ее насилуют, и она гибнет на глухих задворках. Создавая собственную milieu [7] и показывая вневременной конфликт между разложением и красотой, сиянием и мраком, грехом и благодатью, повествование обещает быть захватывающим и благотворным. Mens sana in corpore sano [8] . Какую проницательность выказывает старый философ! Как хорошо он понимал, что навозный жук бабочке не товарищ! Конец извлечения.
Торжествующе взглянув на Бринсли, я увидел, что тот стоит очень прямо и, нагнув шею, внимательно глядит себе под ноги. На земле валялась мокрая, в пятнах газета, и глаза Бринсли бегали по строчкам.
— Черт подери, — сказал он, — лошадь Пикока бежит сегодня.
Молча сложил я свою рукопись и сунул обратно в карман.
— Восемь к четырем, — продолжал Бринсли. — Слушай, — он поднял голову, — мы будем полными идиотами, если что-нибудь с этого не поимеем.
Он нагнулся, подобрал газету и продолжал внимательно читать.
— Какая лошадь бежит? — спросил я.
— Какая? Внучок. Лошадь Пикока. Я издал восклицание.
Характеристика восклицания . Нечленораздельное, удивленное: «Вспомнил!»
— Погоди. Сейчас что-то покажу. — Я стал рыться в карманах. — Погоди, сначала прочти это. Вчера получил. Я в руках у одного человека из Нью-Маркета.
Я дал Бринсли письмо.
Почтовая корреспонденция от В. Райта, проживающего в поместье Вайверн, Нью-Маркет, Саффолк . Дорогой друг и соратник! Премного благодарен. Как и было обещано, посылаю Вам, а именно Внучка, который побежит в 4.30 в Гэтвике в пятницу. Рискуйте не задумываясь и вышлите мне дополнительно шиллинг в счет моих тяжких затрат. Эту зверушку берегли ради одного заезда целых два месяца, и уж она рванет так рванет, наплюйте на газеты и — Вперед за Призом, Какой Вам и не Снился. На этой лошади я надеюсь сорвать тройной куш, Железно Гарантирую — иначе и быть не может, а я тут все знаю вдоль и поперек. Старые друзья знают, что я никогда не подбрасываю «головоломок», но даю Крайне Редкие советы насчет лошадей, которые, можно считать, уже победили. Разумеется, мне приходится тяжко расплачиваться за информацию, сведения о любом удачном заезде обходятся в кучу денег, так что обязательно и не мешкая вышлите вышеупомянутый шиллинг, и я дам Вам Железные Гарантии на будущее и что Вы по-прежиему останетесь в числе моих клиентов. Те, кто не подтвердит право называться таковыми до ближайшего четверга, рискуют лишитьсясвежайшей информации , которую надеюсь получить на будущей неделе. Так что рискуйте до упора, ставьте на Внучка в пятницу вечером. Отказы от выигравших не принимаются. Если будете уезжать, не забудьте сообщить мне свой новый адрес, чтобы и впредь получать от меня сюрпризы. Поставьте на Внучка от души. Искренне Ваш, и удачи нам обоим. В. Райт. Адрес для перевода денег: В. Райту, поместье Вайверн, Нью-Маркет, Саффолк. Настоящим прошу переслать на а/я б. д. шиллинг за Внучка (итого 4 к 1), в надежде на удачу впредь. Имя, адрес.
— Ты его знаешь? — спросил Бринсли.
— Нет, — ответил я.
— Собираешься поставить на эту лошадь?
— Денег нет.
— Совсем ничего? У меня два шиллинга.
Кончиками пальцев я нащупал в глубине кармана гладкие монетки — пять шиллингов на книжку.
— Мне надо сегодня купить книжку, — сказал я. — Раздобыл на нее с утра пять шиллингов.
— Здесь говорится, — Бринсли заглянул в газету, — что ставки идут десять к одному, и даже если, скажем, семь к одному на полкроны, то так или иначе выходит двадцать один шиллинг. Купишь свою книжку, да еще сдачи останется шестнадцать.
Не то чтобы я был мастер на подобные вещи, но отношение к предложению Бринсли как-то само вырвалось у меня в виде некоего звука.
Название звука . По-гречески ?ορδη. На волапюке — «волапюкнуть».
В тот же день после полудня я сидел в изрядной интоксикации в пивной у Грогана. (Торговля спиртным по лицензии.) Рядом смутно маячили Бринсли и Келли — мои закадычные. Все трое были заняты вливанием в себя — стакан за стаканом — портера и последующими тонкими дискуссиями по поводу потрясающего чувства душевного и телесного благополучия. У меня было одиннадцать шиллингов и семь пенсов монетами разного достоинства, которые тяжело болтались в боковом кармане в такт каждому моему движению. В каждой из стоявших передо мной на полках бутьшок, узких и пузатых, скучно отражался газовый рожок. Кто способен описать завсегдатаев пивной? Половина, безусловно, ожившие марионетки, особенно те, до которых рукой подать. Портер был отличным: мягким на вкус, таял на языке, но резким при глотании, он мягко волшебно-властно циркулировал в портероводах организма.
— Господи, только бы не забыть купить «Die Harzreise», — пробормотал я себе под нос. — Господи, только бы не забыть.
— Харцрайзе, — сказал Бринсли. — В Долки есть дом, который называется Хартрайз.
Потом он положил подбородок в темных точках волосков на ладонь и, нагнувшись над стойкой, над своим стаканом, стал глядеть куда-то за пределы мироздания.
— Еще по одной? — спросил Келли.
— Ах, Лесбия, — сказал Бринсли. — Лучшее из всего, что я написал.
Ты, Лесбия, спросила, сколько нежных
мне ласк потребно для смиренья пыла?
Не меньше, чем песков в краю прибрежном
Ливийском, где сосна к волне клонится,
где скрыта Бата-короля могила
и дряхлая Юпитера гробница [9] .
— Три портера, — крикнул Келли.
Пусть будет их как звезд, пронзивших мрак,
что смотрят на влюбленных в грязной яме,
и страсть Катулла обуяет так,
что ни язык завистливый, ни глаз
не уследят за жаркими устами,
что дарят и впивают буйство ласк.
— Прежде чем мы умрем от жажды, — крикнул Келли, — не принесете ли вы намеще три портера . О, Господи, он сказал, что я ору, как в пустыне.
— Хорошая вещь, — сказал я Бринсли.
Перед моим внутренним взором встала немая картина: безмолвно сплетенные у плетня в бледном свете звезд любовники, его губы яростно зарываются в ее.
— Чертовски хорошая вещь, — повторил я. Невидимый слева от меня Келли громко захлюпал.
— Лучше не пивал, — сказал он. Пока я обменивался взглядами с Бринсли, ко мне, хрипя и сипя, притиснулся какой-то бродяга и спросил:
— Не купите ли наплечник или запонку, сэр?
Смысл его слов остался для меня неясен. Потом возле полицейского участка на Лэд-лейн какой-то человек в черном налетел на нас и, легко и часто постукивая меня по груди, стал говорить что-то искренне о Руссо — неотъемлемой части французской нации. Он оживленно жестикулировал, его бледные черты производили сильное впечатление при свете звезд, а голос то восходил, то падал вслед за извилистой аргументацией. Я не понимал, о чем он говорит, и никогда прежде его не видел. Однако Келли буквально впивал все, что говорил человечек, потому что стоял ближе всех, наклонив голову с выражением пристального внимания. Вдруг он гулко икнул и, разинув рот, с ног до головы окатил человечка отталкивающей на вид буро-красной блевотиной. Много чего еще случилось в ту ночь, теперь всего не упомнить, однако тот случай живо стоит у меня перед глазами.