Кости, добела отмытые кислотой…
Кончик пальца отломился и упал во вспенившуюся жидкость…
– Идем! – Тома дернули за плечо.
Тело медленно растворялось в пузырящейся кислоте…
«Отец!» – мысленно крикнул Том. Тело пропало.
* * *
Потом была панихида.
– Прими мои соболезнования. Пронзительный странный звук волынки…
– Спасибо, – вежливо поблагодарил Том, но сделал это автоматически.
Его сознание, казалось, освободилось от телесной оболочки, он словно находился в иной реальности. На похороны пришло около тридцати человек, теперь они заняли свои места за спиральным столом.
Слово взял здоровяк с квадратной челюстью и рыжими, как у матери Тома, волосами. Он носил все зеленое.
– Это – Дервлин, – объяснила Труда. – Мой старый друг.
Здоровяк заморгал. Он хотел пошутить, объявив, что не такой уж он и старый, но потом решил, что в присутствии Тома шутка неуместна. Мальчик оценил его тактичность.
– Приятно с вами познакомиться, сэр.
– Нет нужды звать меня сэром, парень, – здоровяк провел короткими пальцами по медным волосам.
«Мама», – вспомнил Том. И тут же отогнал все мысли о ней.
Дервлин повернулся. На его спине – у здоровяка были широкие плечи и узкая талия – наискось был прикреплен футляр с двумя тонкими черными барабанными палочками.
Оказывается, он музыкант.
Одна из женщин за столом, Хелека, носила на спине черную перевязь-колыбельку. Внутри спал крошечный краснолицый младенец. Его маленький кулачок был сжат, а большой палец засунут в рот.
«Неужели и отец когда-то был таким? И вся жизнь была у него впереди?»
В одном из углов Дервлин устанавливал парящие в воздухе литавры, а молодая женщина пела:
В пещеры юности моей
Я возвращаюсь вновь,
Осталась там печаль друзей,
И вся твоя любовь.
Пока исполнялась поминальная песня, Антистита стояла возле центра спирального стола, бормоча благословение на староэльдраическом языке.
– Бенех и благое нех репас…
– Замечательно поет, – пробормотал Том, обращаясь к Труде, и вновь принялся отвешивать гостям поклоны, отвечая на их благословения.
На столе стояли поминальные пироги и тарелки с ароматными шариками риса. Были и другие блюда, названия которых Том не знал. Все хлопоты по организации поминок взяла на себя Труда.
И там, где смерть вершит свой суд,
Уж нет добра и зла.
Утихнут там и лорд, и шут
И завершат дела.
Дервлин вынул тонкие черные барабанные палочки и замер перед висящими в воздухе литаврами, ожидая своей очереди. Негромкий гул беседы, возникший сразу, как только люди приступили к еде, создавал звуковой фон песне.
Но детский крик опять живет,
И радует отца.
Одна игла пеленки шьет
И саван мертвеца.
Во время трапезы Том оставался спокойным: вежливый со всеми, кто желал ему добра, и обаятельный даже с теми немногими, у кого когда-то имелся зуб на отца. Однако все собравшиеся были искренне потрясены смертью Деврейга Коркоригана: она напомнила им о том, что и они вовсе не вечны.
Том еще раз поклонился им, абсолютно спокойный, как будто в мире ничего не произошло.
«Помни», – сказал он себе.
* * *
Дервлин играл, его барабанные палочки мелькали в воздухе. А женщина пела, и металлические искорки кружились, образуя вокруг нее сияющее облако.
«Помни, – сказал себе Том. – И не только смерть отца, но и то, что мать не пришла…»
– С тобой все хорошо, парень?
Музыка стихла, и Дервлин склонился над Томом. Невесомые барабанные палочки зажаты в сильных руках.
– Извините, э-э… Дервлин.
– Скорее это я должен извиниться. – Дервлин легонько прикоснулся палочкой к кончику носа Тома. – Мелодия была переделана сообразно моменту.
– Я понимаю, – Том отвел глаза. И подумал: «Он что-то не договаривает».
Дервлин отошел.
А Том увидел, что Труда разговаривает со стройной женщиной спортивного вида, одетой в серую рубаху и красные клетчатые штаны. Ему потребовалось всего мгновение, чтобы узнать ее: та самая женщина-офицер, только без формы. Как напарник называл ее? И вспомнил: Эльва.
Женщины явно говорили о нем, и по губам Эльвы он прочитал фразу: «…ему четырнадцать стандартных лет».
Слишком молод для того, чтобы получить разрешение на жилище.
– Пора забрать тебя, парень, – сказала она, приближаясь.
* * *
Гости расходились.
– Такова Судьба, – быстро пробормотал Дервлин. – Мне жаль, Том.
Теперь Тому стало негде жить.
– Не волнуйтесь, – спокойно проговорил Том. – Я ждал этого.
Пятнадцать или шестнадцать мужчин и женщин в потертых рубахах и платках образовали в коридоре небольшую очередь.
– …все, что вам должны, – говорила Труда сутулому человеку во главе очереди.
Это были кредиторы отца.
Занавески сняли, и они комком лежали на каменном полу. Младший и старший Эличи, соседи из комнаты слева, протягивали свои занавески, отделяя свою часть бывшей комнаты семейства Коркориган. Глаза их были влажны от слез. С другой стороны занавеси тянула молодая пара. Они прожили тут всего гектодень, если не меньше, и поэтому не обращали на Тома никакого внимания.
– А вот это не трогайте, – резко крикнула Труда. Согнутая старуха, собравшаяся взять маленькую керамическую коробочку, замерла.
– Она моя! – Труда протянула старухе другую коробочку, украшенную резьбой: три переплетенные змеи-нарлы. – Возьмите это.
«Я помню, как отец делал эту шкатулку», – подумал Том.
Старуха взяла коробочку и протерла ее грязным платком, что-то ворча себе под нос. Потом повернулась и зашаркала прочь.
– Извини, Том! – Труда глубоко вздохнула.
– Я должен идти, – Дервлин похлопал Тома по плечу. – Береги себя, парень.
Скоро перед Томом и Трудой оказался последний кредитор, сутулый, просто одетый мужчина. Принимая кредит-ленты, он остановился, посмотрел на Тома и вернул часть медных мелких кредиток:
– Оставьте мальчику. Потом и он ушел. Том оглянулся.
Там, где раньше была комната, принадлежащая их семье, теперь висели занавески странных расцветок: блекло-желтого и непривычного зеленого оттенка.
* * *
Диск вращался со скрипом. Он был покрыт патиной, но край его, отполированный благодаря трению до блеска, сверкал серебром.
Скрипучие звуки шли и снизу. Ячейки, вставали на свои места и образовывали переход, ведущий на другую страту.
– Не бойся, Том!
Но и у самой Труды дрогнул голос, когда ее клипса-идентификатор зажглась рубиновым светом.
Люк в полу был приблизительно двух метров в диаметре. Сегмент крышки отодвинулся в сторону, и под ним открылась винтовая лестница.
«Не думал, что все произойдет именно так», – подумал Том.
– Возьми у меня это?
Том забрал у Труды маленький, обернутый тканью пакет. Все, что ему теперь принадлежало.
Начав спускаться, Труда на мгновение потеряла равновесие. Том чуть-чуть замешкался, нервно глотая воздух, затем последовал за нею. В мечтах о путешествии на другую страту он всегда представлял себе восхождение, а не спуск.
Стены здесь были в пятнах. Слева стекала струйка грязной воды. Вдали чуть слышно разговаривали люди.
Над головами заскрипело. Ступени лестницы, складываясь, втянулись наверх, в люк, который, вращаясь, закрылся.
* * *
Потом все повторилось.
Они спустились уже на две страты.
Небольшое серое существо, напоминающее простейших реснитчатых, поспешило прочь, едва Труда и Том вскарабкались на гребень скалы. Потом они спустились вниз, в сырой коридор, который заканчивался маленькой пещерой.
Подойдя, они увидели в углу двоящееся нечеткое изображение.