Насильник ненадолго отодвинулся, выдал громко: "Ыыххы-ы-ы!" Она поспешно восполняла запасы кислорода; в ушах появился и медленно нарастал до боли знакомый шум.
Передышка была недолгой – безъязыкий снова приблизился, впился в нее ртом, его два ужасных глаза висели перед ней желтыми провалами.
Лапищи шарили по ее телу, особенно останавливаясь на выпуклых грудях; потом Инна поняла: сейчас он войдет в нее. Сейчас это случится, она уже никак не сможет этому помешать – и никто, никто во всем свете не придет к ней на помощь… Когда-то, было время, она панически боялась быть изнасилованной маньяком – но никогда особенно не задумывалась, как именно это может произойти. Значит, вот так…
Инна чувствовала, как его член грубо вторгается в ее лоно… неожиданно тело отозвалось пробуждающимся желанием. Нет, все происходящее было в высшей степени безумно – но это уже сверх меры, это уже предел любому безумию и даже за всякими пределами. Но я же не хочу! – почти выкрикнула она; намеревалась выкрикнуть и вслух, но крик уже не пробился сквозь сбивчивое, беспорядочное дыхание. Я не хочу, это подло, это крайне подло, это не должно быть так! Кажется, ее тело больше ей не подчинялось. Оно подрагивало в такт движениям лысого, и блаженная дрожь распространялась повсюду. Никому нельзя доверять, никому – даже себе. Вот так и становятся шлюхами, подумала Инна. Ты знаешь, что это мерзко и отвратительно – но вдруг понимаешь, что все равно этого хочешь, и уже ничего не можешь с собой сделать. А во второй раз, наверное, это уже не так мерзко и не так отвратительно. А на третий раз и вообще привыкаешь… Все смешалось воедино – крики боли и отчаяния, неровные мучительные вздохи, экстатические стоны… А на фоне страшного действа все продолжал усиливаться однотонный давящий и всепоглощающий гул…
Инна лежала неподвижно и смотрела в потолок. Вообще-то это был не совсем потолок, его-то она как раз и не видела – просто кусок чего-то синего, слегка подсвеченного. Не голубого неба, нет – она отдала бы все что угодно, только бы синее стало голубым и на нем появились хотя бы редкие белые облачка… Но нет – чудес, к сожалению, не бывает. Это она уже поняла. Их не бывает даже здесь. А может, в особенности – здесь.
Использовал по назначению – да и шлепнул, чтобы не мучилась, вспомнила Инна. Кажется, насильник решил пощадить ее и ограничился только первым пунктом. Впрочем, пощадить ли?..
Она не дала этой мысли оформиться. Попробовала пошевелиться; тело слушалось плохо, но все же слушалось. Приподнялась, опираясь на правую руку – левую лишь с великим трудом удавалось удержать на весу. Взглянула перед собой: все та же пыль, те же брошенные вещи… вот и я теперь, подумала, – такая же брошенная вещь. Смотреть на себя не хотелось. Инна кое-как привстала – ноги держали плохо, все предметы начали исполнять перед ней какой-то бешеный танец. Она откашлялась и сплюнула – в слюне чувствовался соленый привкус крови. Помотала головой, встряхнулась; картинка как будто становилась более устойчивой. Вот, так оно лучше…
Взгляд натолкнулся на пианино. Черное и безмолвное, крышка до сих пор открыта. Что-то непонятное и жуткое было в нем, что-то потустороннее, какая-то неподвластная ей и вообще человеку страшная сила… Это оно во всем виновато! – подумалось неожиданно. Это оно, оно какое-то неправильное, и музыку я на нем играла неправильную, ненормальную, нечеловеческую… Ну, все, держись! Сейчас-сейчас! Инна сделала несколько шагов к куче в углу. Ноги были как ватные; она согнулась, уселась на пол и принялась перебирать вещи. Тюки с одеждой, деревяшки, банки разные – все не то.
Не то, не то! Под руку вдруг попалась бумажка, Инна взяла ее, перевернула другой стороной… Это оказалась фотография девочки лет десяти – жизнерадостное улыбающееся создание, белые зубки и розовые щечки, темные волосы заплетены в косичку… Никакой подписи не было. Она рассматривала фото несколько секунд, потом отбросила: нет, не то, опять не то…
Тут ей подвернулась кочерга. Инна ухмыльнулась зловеще: вот теперь то, что надо! Привстала, подняла кочергу – та казалась необыкновенно тяжелой. Ничего, сил должно хватить. Снова подошла к пианино.
Длинный ряд клавиш напоминал открытый рот с огромным количеством зубов. Ну да: белые – это зубы, а черные – это страшный кариес… Что, зубки, хотите меня скушать? А фиг вам, не получится! Со всей силой, какая только была, Инна обрушила кочергу на клавиши. Те породили неимоверно фальшивый аккорд, долго-долго звучавший в тишине чердака.
А, что, не ожидали? Так вот вам еще! Она снова подняла орудие – и снова ударила. Потом опустила углом книзу и повела по клавиатуре, с силой прижимая, выдавливая из нее жуткую какофоническую гамму. Кое-где на месте "зубов" уже зияли пустоты – кочерга цеплялась за них и выворачивала соседние клавиши… Вот вам, вот вам за все, получите, гадкие, ненавистные! Она поднимала железный прут – и опять опускала его, еще раз, и еще; инструмент страшно кричал от причиняемой ему боли, порождая симфонию, которую впору слушать разве что грешникам в последнем круге ада. Он орал, он стенал, поруганный, замученный тем же человеком, который еще недавно извлекал из него божественные звуки, он недоуменно вопрошал – за что? – но Инна не слышала вопроса, она продолжала крушить, покуда могла: вот тебе! Так тебе, получай! и еще, и еще!..
Наконец силы оставили ее. Она уронила кочергу – едва не сама себе на ноги, – села, склонила голову… Вдруг поняла, что плачет – не хныкает, нет, слезы текли рекой. Плакала не от усталости, не от физической боли – сама не смогла бы объяснить, от чего. Перед глазами стояла только что виденная фотография. Девочка здорово походила на нее саму – особенно если вспомнить, какой она была в десять лет…
Эх, ты, Инка-Паутинка, несчастная юная Инночка! До чего ж ты докатилась, боже, до чего ты докатилась? Слезы постепенно останавливались, и тут она поняла, что до сих пор не одета. Бегло оглядела себя: кровь на руках… кровь на груди… и на лице, конечно, тоже. Вспомнила: где-то здесь должна быть сумочка с зеркальцем. Пошарила глазами: пояс оказался в противоположном углу чердака. Как он аж туда залетел?
Не экзистенционально. Подобрала черную сумочку, заглянула… Зеркальце оказалось разбито – кусок размером с одну треть вылетел из него и раздробился на множество осколков. Разбитое зеркало – к несчастью, вспомнила Инна и вдруг рассмеялась дико; почти тут же замолкла, испугавшись собственного голоса. Взглянула на свое отражение: господи-господи… Девица-красавица, на кого ты теперь похожа? Губа справа была разорвана, под носом тоже запеклась кровь. Глаза стали красными, воспаленными, странно расширились и глядели на мир безумно. О, нет… Она хотела спрятать зеркало обратно; тут же передумала и отшвырнула его прочь.
Инна натянула джинсы – прямо на голое тело. Нашла свою любимую маечку, развернула… а, не важно, лишь бы было чем прикрыться. Минуту терла ее между ладонями, потом еще раз оглядела: ничего, сойдет. Оделась, подобрала сумочку… заметила: черный пистолет так и остался в ладони Славика. Насильник не взял его – а может, вообще не заметил… Она схватилась за дуло, потянула на себя: отдай! Пальцы застыли в том положении, в каком были на момент смерти, и не хотели отпускать оружие.
– Отдай! – закричала Инна умоляюще. – Он тебе не нужен, пожалуйста, отдай!..
Она одной рукой трясла ладонь, другой тянула на себя – нет, не получается.