Тогда штурман спросил:
– Что надо делать, мастер? Я готов.
– А ты инженер? – спросил капитан.
Рудик себя не разглядывал: человек – устройство приблизительное, не поддающееся строгому расчету. Он медленно поворачивал голову от одного прибора к другому в поисках того отступления от нормы, которое он, инженер, проглядел при первом, беглом осмотре. Но все выглядело нормально, и это вызывало в инженере раздражение. До сих пор он сталкивался лишь с такими нарушениями естественного хода событий, которые можно было устранить с помощью инструментов и ремонтных автоматов. Теперь же приборы показывали норму, но непорядок все же был – раз Устюг утверждал это. Рудик склонил голову к плечу.
– По нормальным законам, – неспешно проговорил он, – нам сейчас положена профилактика на Космофинише и замена узлов, выработавших ресурс. Остальное, тебе виднее.
– О профилактике забудь, – сказал капитан.
– Тогда командуй, – сказал Рудик. – Что станем делать?
– Прыгать, – объяснил капитан на их привычном жаргоне. – Прыгать в сопространство и обратно – пока не вернемся к норме или не разлетимся вдребезги.
– Всего и делов, – сказал инженер.
– Не так просто. Надо как можно точнее воспроизвести условия. Начать переход в той точке, куда мы вышли, возвращаясь с Анторы, – твоя задача, штурман. Соблюдать все режимы до мелочей – это тебе, инженер.
– Ясно. Мне надо как следует полазить по всем закоулкам, раз уж обслуживания мы не получим.
– Сколько понадобится времени?
– Постараюсь побыстрее. Но сам знаешь: выигрыш во времени – проигрыш в безопасности. Считай, несколько дней. На Космофинише копались бы две недели.
– Тогда отойдем подальше от Системы, и придется будить пассажиров.
– А они не устроят нам детский крик на лужайке? – поинтересовался инженер.
– Поживем – увидим, – неопределенно ответил капитан.
«Если поживем» следовало сказать – «если» он опустил.
Путь для них был расчищен, как никогда. Вокруг было пусто; сияла Земля в третьей четверти, да чистильщик маячил неподалеку. Капитан вызвал его.
– Эй, помело, – сказал он, пытаясь говорить бодро. – Кто на связи? Я «Кит», капитан Устюг.
– Капитан Слай слушает.
– Настоятельно советую отойти подальше. Сейчас начну разгон.
Капитан Слай колебался.
– Видишь ли, мне приказано проследить…
– Ты-то меня знаешь?
– Да, – сказал капитан Слай. – Ладно, отхожу. – Он передохнул. – Значит, доброго пути.
– Счастливо оставаться, – ответил Устюг, с тоской понимая, что это, может быть, последние слова, какие он говорит человеку с Земли. Последние в жизни.
Командор огляделся. Его салон в Космоцентре был полон; тут была, кажется, вся смена, да еще и подвахтенные – все, кроме дежурных диспетчеров. Информация утекала прямо-таки катастрофически. Надо было взгреть кого-то. Потом, не сейчас. Сволочи, трепачи, подумал командор. Толкутся тут, целые и невредимые.
Толкутся тут, целые и невредимые. А такого, как Устюг, не уберегли. Лучшего капитана!..
Устюг не был лучшим капитаном, и худшим не был, а просто средним, одним из десятков, и командор это знал рассудком. Но сердцем ощущал, что теряет все-таки самого лучшего, и каждый, кого ни приходилось ему терять в жизни, был лучшим, потому что другие оставались, а этого уже не было.
Корабль «Кит», гибрид груши с тыквой и телефонной трубкой (как именовался этот класс машин в профессиональном просторечии), плавно ускорил движение, разгибая орбиту. Звезды, на фоне которых он был виден, мелко задрожали; потом фиолетовая дымка затянула их.
Странное дело: «Кит» уходил в одиночку, а здесь оставалось все – флот, Земля, человечество. Но почему-то командору на миг показалось, что это он отстал, остался, а люди уходят, друзья уходят вперед. Скверное чувство, когда друзья идут вперед, а ты стоишь на месте…
В Космоцентре кто-то включил траурный марш.
– Уберите дурака! – сквозь зубы приказал командор.
Фиолетовая точка таяла вдали.
Глава четвертая
– А девочка-то плакала, – сказал Карачаров, взглянув на только что появившуюся в салоне Веру. – Глазки красные, как у кролика. Или надо сказать «как рубины»?
Физик чувствовал себя великолепно. Он выспался, а пробудившись, прежде всего вспомнил, что уже сегодня окажется на Земле. Ну, тогда – держись! Признание, возможность работать широко, с размахом, ожидали его на планете, а думать об еще не начатом, что можно обозреть в общем виде, не отвлекаясь мелочами, – самое лучшее, что доступно человеку. И физик был счастлив, гудел под нос песенку и ему казалось противоестественным, что кто-то плачет, когда жизнь так прекрасна. Он покровительственно улыбнулся девушке.
– Утеньки малые! Кто нас обидел?
Вера покачала головой и торопливо отошла. Карачаров критически поглядел ей вслед – мудрый старец, знающий, сколь мало стоят тревоги молодости – и подошел к Петрову, уже успевшему занять облюбованное им кресло.
– Привет вам, метр. И всюду страсти роковые, – назидательно произнес физик.
– С добрым утром, – откликнулся Петров, – почему «метр»?
– Как! Я ведь уже говорил вам, кто вы такой – школьный учитель на пенсии, путешествующий, чтобы увидеть мир, о котором он всю жизнь рассказывал детям. Разве я не прав? У меня поразительный нюх на людей, я определяю их с первого взгляда. Итак, вы, метр уже собрали чемоданы?
– Никто не говорил, что пора.
– Ах да, не было звонка с урока. Господи, какие вы все сегодня скучные! В такой солнечный день…
Освещение в салоне было обычным, но физик был уверен, что день нынче солнечный. Услышав звук шагов, он резко повернулся.
– Здравствуйте, ваше величество! Ничтожнейший из рабов приветствует вас.
Сегодня, думала Зоя. Сегодня на Земле. Она улыбнулась физику, как если бы пред нею стоял Устюг, и Карачаров даже задохнулся. Он пробормотал:
– Не надо так – я могу ослепнуть…
Писатель вошел с чемоданом и поставил его у стены.
– Я человек предусмотрительный, – объявил он для всеобщего сведения. – Который час? У моих сел элемент.
Физик взглянул на свой хронометр с календарем.
– Без десяти девять по общему, – любезно ответил он, но тут же нахмурился и еще раз посмотрел на часы, на этот раз внимательно.