Александр Етоев
С вечера мы в Песках — ходим, ходим, натоптали в барханах троп, без счета перебили песчаников, Григорьев повредил респиратор — пришлось выдавать из запаса, у Алапаева резь в паху, Жогин, бледный, как смерть, — вот-вот потеряет сознание. Один я — ничего. Да Козлов. Козлов у нас главный.
Присели отдохнуть на бархан. Песчаники тут как тут, — уселись неподалеку, вылупились и ждут. Григорьев поманил пальцем. Доверчивые зверьки бросились наперегонки под каблук. Давить их — одно удовольствие, они лопаются, как кульки, и из сплющенных плоских лепешек фукает золотистый дым. Григорьев даже не улыбнулся. Раздавил последнего и сказал:
— Плохо.
— Ему плохо, — Козлов показал на Жогина. Тот лежал, отвалившись на спину, пальцы сжимались и разжимались, а лицо сводило от судороги.
— Вколи ему четверть ампулы, не то загнется до срока, — сказал Козлов Алапаеву.
— Ржавым-то шприцем?
— А ты поплюй, да вколи. Ничего ему не будет, потерпит.
— Главное — в этом квадрате. Я точно помню, что здесь. Еще на карте была отметка. Базальтовый столб. — Григорьев носком ботинка отбросил плоское тельце, потом поднялся и, прикрывая глаза, зло оглядел окрестность.
— Был, да сплыл. Может, его песком занесло, — Козлов вздохнул, оттянул пальцем резиновый край респиратора и высморкался на красный песок. — Здесь нас пятеро, на корабле — двое. Родионова не в счет. План такой…
— Погоди с планом, Козлов. Там, левее раздвоенного бархана, кажется, что-то темнеет. Похоже — столб.
Григорьев протер очки и стал смотреть, куда я показывал.
— Что-то есть. Черт! Был бы бинокль! — он посмотрел на Жогина.
Бинокля не было. Ящик с походной оптикой, который после посадки выгрузили на песок, исчез. Виноват был Жогин — его поставили сторожить, а он зашел за бархан помочиться, вернулся, а от ящика — одна квадратная вмятина. В Песках такое бывало. Грешили на таинственных мантихоров, но самих мантихоров пока что никто не встретил. Ни следов, ни жилья — а вещи все равно пропадали.
— Ларин, — Козлов повернулся ко мне. — Ты увидел, ты и пойдешь. С тобой пойдет…— он посмотрел на Григорьева и усмехнулся. — Я пойду с Лариным. А ты, Григорьев, делай замеры почвы. Алапаев тебе поможет.
Он встал, стряхивая с комбинезона песок.
— Трубу брать? — я с ненавистью посмотрел на столб сборного огнемета. Весу в нем было два пуда с четвертью. Плюс комплект баллонов с горючей смесью. Да метровый шомпол для прочистки ствола. Да огнетушитель.
— Не надо. Впрочем, возьми.
Я сплюнул, взвалил на плечо трубу и стал пристегивать к поясу остальное. Я нарочно не торопился и делал все, как положено.
— Ладно, — Козлов меня понял и дал отбой. — Ну ее к бесу. Делов-то на полчаса. Если что — позовем на помощь Григорьева.
Мы двинулись — я первый, Козлов за мной. Отойдя метров на десять, он обернулся к оставшимся:
— Если Жогин помрет, тело до нашего прихода не хороните.
— Ларин, — сказал мне Козлов, когда мы ушли от барханов достаточно далеко. — Вот что, Ларин. — Он сунул руку в карман и вытащил из него запальный узел от огнемета. — Я его специально свинтил. Если что, они им не смогут воспользоваться.
— Я видел, — сказал я, не замедляя шагов.
— Ты в группе самый глазастый, — рассмеялся Козлов. — Как ты думаешь, для чего я это сделал?
— Для ровного счета, — ответил я и даже не оглянулся.
— Правильно. На два делить легче, чем на пять.
— На четыре. Жогин не в счет.
— В счет, он притворяется. И Алапаев это прекрасно знает. Алапаев медик. Они заодно.
— Не повезло Григорьеву.
— Что делать. Я нарочно его оставил, чтобы связать им руки. При нем они не осмелятся.
— А без него?
— Ты думаешь?..
Я пожал плечами и не ответил.
Козлов стал сопеть и чесаться, теперь он шел со мной рядом, и я видел, как его грязные ногти выскребают из щетины песок.
— Ладно, — сказал Козлов. — Если они Григорьева уберут, нам меньше работы.
— Там что? — он дернулся, показывая вперед, и хотел спрятаться за меня. Я запомнил, к какому карману потянулась его рука.
— Где — там? — я кивнул на осьмушку луны, вылезшей из-за дальних барханов. — Там — луна.
— А-а, — Козлов успокоился.
— Нервничаешь, Козлов.
Он поморщился, но спорить не стал.
— Столб скоро? — спросил он грубо. — Мимо не пройдем?
— Не знаю, — я решил играть в дурака. — Из-за барханов не видно. Может, скоро, а, может, нет. Пески. Место темное.
— Послушай, Ларин, — Козлов от меня не отставал. — Я давно хочу у тебя спросить. Родионова, она тебе что-нибудь про меня говорила?
«Что ты вонючий козел, говорила. И во рту у тебя помойка. А еще говорила, что ты предлагал ей корабельную кассу, за то, чтобы с ней переспать».
— С какой стати она должна была мне про тебя говорить?
— Ну… Раз ты ее…
— Козлов. Я ведь не посмотрю, что ты старший.
Опять вынырнула луна и, расплывшись бледным плевком, потекла по красному небу. Волнистое лезвие горизонта подрезало ее прозрачную плоть. Барханы пили из нее кровь, и скоро она, испустив дух, сгинула. Козлов стал волноваться.
— Ларин. Мы идем уже пятьдесят минут.
— Если точно, то сорок пять. И потом — дорога открыта. Ты всегда можешь вернуться обратно. На один делить проще, чем на два.
— Если мы потеряем дорогу, делить будет нечего. Залезь, посмотри еще. Где он, этот поганый столб?
— Нету столба, — сказал я, спустившись с бархана. — Потерялся.
— Ларин, если ты все это нарочно подстроил… со столбом…— он вдруг резко остановился. — Понятно. Григорьев с тобой заодно. — Он хотел сделать шаг от меня, но оступился. Неловко взмахнув руками, Козлов повалился на спину. Я смотрел, как он переворачивается на живот, как встает на колени и по складкам его одежды струйками стекает песок.
— Помочь? — спросил я спокойно.
Козлов растерялся. Его тяжелая узловатая кисть остановилась на полдороге к карману.
— Руку подать? — я протянул руку, но Козлов уже поднимался.
— Извини, — сказал он, отводя взгляд. — Будешь нервным, когда эта сопля в небе.
Луна показалась опять. Она плыла низко, прячась за горизонт, и во впадине между барханами я четко увидел высокую человеческую фигуру. Руки у человека были сложены над головой крестом. Крест означал римскую цифру 10. Значит, начнут они ровно в десять. Сейчас было без четверти.
— Бывает, — сказал я небрежно и показал на небо. — Пустота — ни птицы, ни облачка. Днем здесь всегда так. Вот ночью — другое дело.
— Что же нам теперь до ночи в песке торчать?
— Вот он, столб, — я ткнул пальцем в сторону плывущего над песком светила.
— Слава Богу. Пошли.
Я дал ему себя обогнать и шел теперь от Козлова сбоку. Правый карман Козлова находился от меня слева.
— Я ведь почему тебя выбрал, Ларин. Потому, что тебе верю. Жогин, Григорьев — все это так, людишки. Дерьма кусок. Один ты — человек.
«Говори, говори, крыса. У тебя еще остается десять минут. Давай, я потерплю».
— Но один ты пропадешь. Не выйдет у тебя одного. Я еще при живом капитане Зайцеве знал про контейнер с «Шиповника». Раньше всех знал. Капитан был болтлив. Я бы на его месте не стал молоть языком кому ни попало.
«Это верно. Тебе говорить, точно, не стоило».
— Ларин. Земля далеко. Ты умеешь управлять кораблем, я умею управлять людьми. Да сам Бог велел нам с тобой держаться рядом.
Из-за плавной дуги бархана, огибая его вдоль подножья, показалась стайка песчаников. Увидев нас они ускорили бег и, повернув, пропали. Я заметил — у последнего из зверьков безжизненно волочится лапа.
«Кто-то из наших.