Большая старая квартира с высокими потолками, с зеркалами, давно не знавшими тряпки, и поверх слоя пыли орнаменты, похожие на графики, или графики, похожие на орнаменты, карандашные формулы на обоях, вечно загруженный расчетами, углубленный в себя компьютер, школьная доска с поленницей цветных мелков, желтые развороты старых книг, дохлая бабочка на буфете - очень яркая, без признаков насильственной смерти.
- Росс...
- Да?
- Мне очень хорошо. У меня странное настроение с тех пор, как мы вернулись... оттуда. Ты не знаешь, почему?
Росс улыбнулся. Накрыл своей ладонью ее руку на столе. Ее ударило, будто током. От этого прикосновения дружеского - скакнула молния от ладони к ключицам, вверх ~- в щеки и вниз - в живот. Она едва удержалась, чтобы не вздрогнуть.
- И это замечательно, - негромко сказал Росс. - Скоро твоя жизнь снова изменится... и снова к лучшему.
- А твоя жизнь? - спросила она, слушая, как затухают внутри горячие колебания, вызванные его прикосновением. - Твоя жизнь изменится?
Внутри его глаз будто сместился на секунду фокус. И снова вернулся на прежнее место.
- Моя - да... В какой-то степени. Знаешь, в мoeй книге наметился любопытный поворот. Я сказал бы - сюжетный поворот. Если тут есть смысл говорить о сюжете.
Эмме стало стыдно. Она никогда не говорит о важном для него - о книге. Может быть, потому, что не понимает в этой его математике, ну ни-че-гошеньки... Как шестиклассник Саша... И еще ей стало обидно. Так обидно, что опустились плечи. Так обидно, что захотелось уйти.
- Мне пора? - она поднялась из-за стола. - Поздно...
- Погоди, - сказал Росс.
И она сразу же села. Он улыбнулся - не ей, а какой-то своей мысли. Какому-то событию в своем внутреннем, недоступном Эмме мире. Она почувствовала себя одинокой.
- Погоди... - он улыбнулся еще раз, но теперь уже точно ей, прицельно, в глаза.
И стало тихо. Она смотрела на него со страхом и надеждой. Двадцать минут прошло в молчании. Эмма смотрела на человека, сидящего напротив, в его глазах отражался огонь давно погасшей печки, и Эмме казалось, что она смотрит кино.
- Кто ты? - сказала Эмма, когда молчание стало угнетать ее. - Кто ты?
- Да так... Репетитор.
Эмма поняла, что ответа не дождется. Росс мягко удерживал расстояние между собой и собеседницей, как если бы она преследовала в пустыне прекрасного зверя - единорога или барса - и он вел бы ее, указывая путь, но в ответ на попытку приблизиться уходил бы дальше, растворялся в сумерках, давая тем самым понять, что барсы - не кошки, не следует касаться их руками...
- Скажи, - проговорила она через силу, - когда мы говорили с тобой... Тогда... когда еще был... был Саша - ты сказал, что не все лестницы ведут вверх... И еще что-тo насчет одноглазой собаки Баскервилей.
- Да.
- Ты знал, что это я, а никакой не Саша.
- Разумеется.
- Но ты знал, что меня отстранят от роли. Знал?
Под окном чирикал ошалевший от весны воробей.
- Да.
Она перевела дыхание.
- Видишь, я же не спрашиваю, откуда ты знал... Но почему ты не предупредил меня?
- Что тебя отстранят? Как я мог тебя предупредить?
- Открытым текстом, черт возьми!
- Если выбросить всю эту историю - всю - из твоей жизни, ты стала бы богаче?
Эмма перевела дыхание.
- Послушай... Когда мы с тобой встретились в первый раз... На Иришкиных смотринах... Ты знал, что я позвоню тебе, как Саша?
Росс улыбнулся. Эмма поняла, что напоминают сейчас его глаза - ночное августовское море с искорками в глубине. Море, которое светится. В толще его проплывают огни, похожие на огни самолетов в темном небе.
- Росс?! Ты знаешь, что будет с нами через месяц? Через год? Ты действительно знаешь? Ты смотришь в будущее? Это возможно, это правда?
Он рассмеялся:
- Ты похожа сейчас на одну из моих учениц. Она вот так же раскрывает глаза, когда ей удается решить задачу: "Это правда?!"
Эмма замолчала. Барс, которого она полагала уже своей кошкой, уходил далеко в пустыню. Конечно, oн еще вернется, вернется - но близко не подпустит...
- Кто ты? - повторила она беспомощно.
Он поднялся из-за стола - она сразу же поднялась тоже. Он положил руки ей на плечи, привлек к себе:
- Я твой друг. Что бы ни случилось.
Взгляд его плыл, направленный куда-то внутрь. Эмма мигнула. Наверное, так улыбаются сфинксы.
ЭПИЛОГ
Прошло полгода, прежде чем она вышла замуж за Михеля. Вскоре после этого Михель получил новое назначение, они уехали в страну небезопасную и жаркую, с лихорадкой, москитами и ночной стрельбой на улицах, жить приходилось за запертыми дверями, без театра, почти без книжек, но зато с Михелем, который был отважен и заботлив, как капитан большого корабля в неспокойном тропическом море. Еще через год у них родился сын. Назвали Ростиком.
Малыш уже ходил и даже бегал, когда Михеля отозвали наконец домой, и некоторое время они жили в Вене, спокойно и счастливо, и каждое воскресенье Эмма звонила Иришке. Игорешка учился на третьем курсе чрезвычайно престижного вуза. О Россе говорилось, что он жив-здоров - и только. Эмма много раз звонила и ему, но никто не брал трубку...
Снова наступила весна. Уже в начале апреля Эмма начала беспокоиться ей казалось, что приближается что-то важное, приближается неотвратимо. Наверное, дело было в тех прощальных словах Росса, в его записке.
Провожая ее в аэропорту (она не хотела, чтобы он приходил, но, уже увидев, не решилась прогнать), он сказал, глядя на нее своим странным, неподвижным и одновременно будто "плывущим" взглядом:
- Тринадцатого апреля, ровно через два года, не забудь, пошли телеграмму... Со своим обратным адресом.
И сунул ей в ладонь свернутый листок бумаги. Уже в самолете Эмма развернула его - там был незнакомый адрес, больше ничего. И вот теперь, спустя два года, Эмма вспомнила о дате, которая наступит через несколько дней. Вернее, она никогда о ней не забывала. Ей становилось тепло и не по себе, когда она думала о Россе. О том, что он знает о ее будущем. Вдруг в эти апрельские дни ее - или Ростика, или Михеля - ждет беда?!
Она послала телеграмму рано утром тринадцатого. Восемнадцатого по почте пришел пакет. Руки у Эммы тряслись, когда она вскрывала его. В пакете было большое письмо, написанное на плотной бумаге от руки.
"Добрый день, Эмма. Прости, что расстраиваю тебя, но вчера, семнадцатого апреля, я умираю. Там, где ты сейчас, меня уже нет, поэтому я не могу точно сказать тебе, как дальше сложится твоя жизнь. Мне кажется ведь я теперь могу только догадываться! - что все будет..."
Эмма выронила письмо и бросилась к телефону.
...У Иришки был напряженный, какой-то жалкий голос:
- Да... Откуда ты... да, это так ужасно, совсем молодой еще мужчина, инфаркт... Я не хотела тебе звонить... Но кто тебе сказал?!
- Он сказал, - отозвалась Эмма тихо.
- Что?!
- Прости... Я завтра перезвоню.
"...Мне кажется - ведь я теперь могу только догадываться! - что все будет хорошо и с тобой, и с Михелем, с Ростиком. Эмма, теперь я могу объяснить тебе, кто я и что со мной происходит, я постараюсь объяснить тебе, только ты читай внимательно. Твоя жизнь - и жизнь любого человека - отрезок, заключенный между точками рождения и смерти, а сознание движется по линии по течению времени - как острие карандаша, эту линию ведущего. А я заполняю своим присутствием каждую секунду каждого своего дня. Вся моя жизнь мгновение. Я не могу описать тебе... Это как аккорд. Это не механическая сумма, это...
В чем-то я, наверное, не вполне человек. Вероятно, то, что ощущаю, выходит за рамки человеческого. Я возвращаюсь домой - я ведь родился в деревне... В тот день, почти тридцать лет назад, я иду за грибами в лесополосу. И вот я возвращаюсь, на пороге стоит мать, я смотрю на нее - и одновременно прощаюсь, уходя в армию, и одновременно танцую с ней на свадьбе сестры, и одновременно хороню, и вижу, как гости напиваются на поминках...