Он чувствовал, что они размышляют. И вот медленно, один за другим, они отводили свой взгляд от мрамора и
смотрели уже на него: в глазах их светилась гордость.
Возвратясь к себе в комнату, он обнаружил на умывальнике кожаный кошелек. Кошелек был набит новенькими флоринами – их было так много, что
Микеланджело сбился со счету.
– Что это такое? – спросил он Бертольдо.
– Кошелек от Лоренцо.
Микеланджело взял кошелек из комнаты и зашагал по коридору к лестнице, поднялся на следующий этаж и потом, миновав еще коридор, был уже в
спальне Лоренцо. Лоренцо сидел за маленьким столиком, перед масляной светильней, и писал письма. Как только слуга назвал Микеланджело, Лоренцо
поднял голову и повернулся.
– Лоренцо, я не могу понять, зачем…
– Спокойнее, спокойнее. Садись. Ну, а теперь начинай сначала.
Микеланджело глотнул воздуха, стараясь привести свои мысли в порядок.
– Я по поводу этого кошелька с деньгами. Вам не надо покупать мой мрамор. Он принадлежит вам и так. Пока я работал над ним, я жил у вас во
дворце на всем готовом…
– Я и не собираюсь покупать твой рельеф, Микеланджело. Это твоя собственность. А кошелек с деньгами я даю тебе как бы в качестве премии, вроде
той, которая была выдана Джованни, когда он закончил курс богословия в Пизе. Я считал, что тебе, может быть, захочется поездить по разным
городам, посмотреть там произведения искусства. К примеру, отправиться на север, через Болонью, Феррару и Падую – в Венецию? Или на юг – через
Сиену в Рим и Неаполь? Я дам тебе рекомендательные письма.
Несмотря на поздний час, Микеланджело бросился бежать домой, на Виа деи Бентаккорди. Там все уже спали, тем не менее, встав с постелей, быстро
собрались в гостиной: каждый шел, держа в руках свечу, со съехавшим набок ночным колпаком на голове. Размашистым движением Микеланджело высыпал
на стол отца кучу золотых монет.
– Что… что это? – задыхаясь, спросил Лодовико.
– Моя премия. За окончание «Богородицы в Младенцем».
– Целое богатство! – изумился дядя. – Сколько же тут денег?
– Да я и сосчитать не мог, – горделиво ответил Микеланджело.
– …тридцать, сорок, пятьдесят, – пересчитывал флорины отец. – Вполне достаточно, чтобы безбедно прожить всему семейству целых полгода.
Микеланджело решил не портить игры и, сохраняя тот же горделивый тон, сказал:
– А почему я не могу кормить семейство полгода, если я работал над камнем столько же времени. Это было бы лишь справедливо.
Лодовико торжествовал.
– Давно мои руки не прикасались с таким деньгам: пятьдесят золотых флоринов! Микеланджело, раз тебе так щедро платят, ты должен приниматься за
новую скульптуру сейчас же, завтра же утром.
Микеланджело усмехнулся. Только подумать: ни одного слова благодарности! Лишь нескрываемая радость оттого, что можно погрузить свои руки в эти
россыпи золотых монет, поблескивавших при свете свечи. И тут ом, иронизируя над собой, припомнил, с какой страстью он тянулся к мрамору, как
жаждал его, когда впервые ступил во дворец Лоренцо.
– Теперь мы поищем себе еще один участок, – говорил Лодовико. – Земля – это единственное надежное место для помещения капиталов. А йогом, когда
доходы возрастут…
– Я не уверен, что у вас будет такая возможность, отец. Великолепный сказал, что эти деньги я должен потратить на путешествие – побывать в
Венеции или Неаполе, посмотреть там скульптуру…
– Путешествовать! Посмотреть там скульптуру! – поразился Лодовико.
Новые десятины земли, о которых он мечтал, поплыли у него перед глазами. – Да
зачем глядеть на эту скульптуру? Ты поглядишь, поедешь дальше, а деньги уже и растаяли. А вот если у тебя новый участок…
– Ты в самом деле хочешь путешествовать, Микеланджело? – спросил его брат Буонаррото.
– Нет, – рассмеялся Микеланджело. – Я хочу только работать. – И, обратись к Лодовико, он добавил: – Эти деньги ваши, отец.
9
Подчиняясь настояниям Бертольдо, ученики несколько раз в неделю ходили то в одну церковь, то в другую копировать старых мастеров. В церкви
освещение меняется быстро: приспосабливаясь к нему, надо было часто пересаживаться – для этого ученики захватывали с собой деревянные стулья.
Сегодня они работали в церкви дель Кармине, в капелле Бранкаччи. Торриджани поставил свой стул рядом со стулом Микеланджело, поставил так
близко, что задевал своим плечом его локоть. Микеланджело встал и отодвинул свой стул чуть в сторону, Торриджани обиделся.
– Я не могу рисовать, если рука у меня стеснена, – сказал Микеланджело.
– Не слишком ли ты привередлив? Пока мы тут корпим, я хочу вам доставить маленькое удовольствие. Вчера я слышал сногсшибательную песенку…
– Позволь мне, пожалуйста, сосредоточиться.
– Фу, какая скука! Мы уже рисовали эти фрески пятьдесят раз. Чему тут еще можно научиться?
– Тому, чтобы рисовать, как Мазаччо.
– А я хочу рисовать, как Торриджани. Меня это вполне устраивает.
– Но это не устраивает меня, – резко сказал Микеланджело, отрывая глаза от своего рисунка.
– Ты, видно, забываешь, с кем говоришь! В прошлом году я получил за рисование три премии. Сколько получил ты?
– Ни одной. Вот почему тебе лучше бы не мешать мне и дать возможность поучиться.
Торриджани почувствовал, что ему нечем крыть. Криво улыбаясь, он промолвил:
– Не могу взять в толк, почему это любимый ученик до сих пор должен, как раб, делать школьные упражнения.
– Копирование Мазаччо – не школьное упражнение, если только человеку даны не куриные мозги.
– Значит, теперь и мозги у тебя лучше, чем у меня. – И, кипя от гнева, добавил: – Раньше я думал, что у тебя лучше лишь руки.
– Если тебе понятна суть рисования, ты должен знать, что это одно и то же.
– А если, кроме рисования, тебе понятно еще что то, ты должен знать, какое ты ничтожество. Недаром говорят: ничтожный человек – ничтожная жизнь,
большой человек – большая жизнь.
– Чем больше человек, тем больше от него вони.
Торриджани был взбешен. Микеланджело отвернулся от него, оборотясь всем телом к стене с фреской Филиппино Липпи: «Святой Петр воскрешает из
мертвых царского сына», – именно для этой фрески позировал художнику Граначчи, когда ему было тринадцать лет. Торриджани передвинул свой стул по
кругу, так, чтобы заглянуть Микеланджело в глаза.
– Ты хотел оскорбить меня!
Затем он вскочил со стула, схватил правой ручищей Микеланджело за плечо и рывком пригнул его к своим коленям. Микеланджело успел заметить, как
исказилось от ярости лицо Торриджани, и мгновенно почувствовал, что тот ударит его со всей своей силою, – уклониться или избежать удара у него
не было возможности. Кулак Торриджани взломал ему кость носа: удар раздался в ушах Микеланджело, будто взрыв в каменоломнях Манайо, когда там
порохом подрывают светлый камень. Он ощутил вкус крови во рту, в крови катались кусочки раздробленной кости. Потом, откуда то издалека, донесся
страдальческий голос Бертольдо:
– Что ты наделал?
В черном небе вспыхнули звезды; но Микеланджело расслышал ответ Торриджани:
– Кость и хрящ носа хрустнули у меня под кулаком, как трубочка со взбитыми сливками…
Микеланджело, как подкошенный, рухнул на колени, Голубые звезды, кружась, плыли по стенам капеллы.