И вот теперь, спокойные, уверенные, они шли на берег, чтобы выйти в море навстречу неведомому кораблю белых. Джон поддерживал плечом борт байдары, и его глаза видели спину впереди идущего Гувата, берег, а за ним – морской простор, казавшийся отсюда таким спокойным и миролюбивым. Море было почти чисто ото льда, и трудно было поверить, что минет совсем немного времени и все это бескрайнее пространство закроет толстым льдом, загромоздит остроконечными торосами, а открытую воду придется искать далеко от берега, преодолевая иной раз десятки миль. Джон старался шагать в ногу с Гуватом, и даже покачивание корпуса у него было таким же, как у впереди идущего. Только у самого берега, когда оставалось сделать буквально последний шаг, Джон как бы внутренним взором взглянул на себя со стороны, на то, как он воздавал дары богам и даже шептал вслед за Тнаратом заклинания, как он идет со своими земляками, и какое-то новое чувство шевельнулось у него в груди, какая-то мысль блеснула в мозгу, но тут голос Гувата прервал его размышления:
– Ставим байдару!
Прибоя почти не было. Отяжелевшая от стужи вода лениво плескалась у берега, и радужные парашютики мелких медуз почти неподвижно висели над чистым дном, тихо покачиваясь в такт дыханию океана.
Яко отыскал в примерзшей гальке плеть морской капусты, носком торбаса выковырнул ее оттуда, откусил половину, а вторую протянул отчиму.
Морская капуста, к которой здесь пристрастился Джон, приятно освежала рот, и в ее вкусе было что-то далекое, знакомое, словно это было не морское растение, а свежий, только что сорванный с грядки слегка присыпанный солью огурец.
Тнарат деловито проверил крепление кормы и осторожно привинтил лапки мотора к специально сооруженной системе из толстых деревянных планок и лахтачьего ремня.
Винт мотора пока был высоко поднят, чтобы не помять его, когда байдару будут сталкивать в воду.
– А ведь мы неправильно все делаем! – вдруг подал голос Гуват, тоже разжившийся морской капустой и громко, на весь морской берег чавкающий от удовольствия. – Надо все делать наоборот.
Его пришлось довольно долго слушать, прежде чем удалось выудить кз его путаной речи действительно дельную мысль: безопаснее для винта столкнуть байдару не носом вперед, а кормой. Тогда он сразу же окажется в глубокой воде, да и охотникам будет сподручнее садиться.
– А ведь ты иногда тоже смекаешь, – с оттенком удивления произнес Тнарат.
Когда байдара закачалась на воде, первым в нее прыгнул Яко, за ним Джон. Последним, оттолкнув легкое суденышко от берега, взобрался Гуват и аккуратно свернул причальный ремень.
От берега решили удалиться на веслах, чтобы шум мотора не достигал лежбища и не отпугнул животных. Весла мерно опускались в тяжелую тягучую воду, и капли сочно шлепались, скатываясь с длинных лопастей. Тишину нарушал лишь скрип ременных уключин. Люди не разговаривали, и не потому, что каждый был занят своим делом, а так уж было заведено – без надобности охотники не раскрывают рта. Бесшумно, с легким всплеском выныривали нерпы, но оружия у охотников с собой не было – гром выстрелов также был нежелателен в этой девственной тишине, охранявшей великое скопище моржей.
Отсюда уже можно увидеть низкую галечную отмель. Собственно говоря, ее не стало – она вся покрыта серо-бурыми телами. Если скользнуть взглядом вверх по крутом каменистому спуску, то на самой вышине виднеются черненькие фигурки наблюдателей. Сегодня там стояли Армоль и Орво.
Джон подумал о старике. За последнее время Орво стал нелюдим и редко захаживал к Джону. А если и заходил, то все чаще говорил о своих недугах, о том, что в груди у него поселился какой-то зверек, который иногда по ночам будит его голодным писком.
«Ест он мне нутро», – говорил Орво и начинал кашлять. Кашель сотрясал все его похудевшее, постаревшее тело, когда-то казавшееся Джону вырезанным из необычайно крепкой породы дерева. По словам Орво выходило, что ему немногим более пятидесяти лет, а выглядел он на все семьдесят. Да, нелегка здесь жизнь, и год, прожитый на берегу Ледовитого океана, стоит двух, а то и трех лет, проведенных, скажем, на берегу Онтарио.
– Атэ, смотри, лахтак, – громким шепотом Яко отвлек Джона от печальных размышлений.
Большая лоснящаяся круглая голова бесшумно плыла впереди байдары. Издали она казалась человеческой, особенно глаза – большие, черные, выразительные, заполненные такой глубокой мудростью, что в них невозможно долго смотреть. Время все лечит, даже такие раны, которые кажутся пожизненными отметками на душе и на сердце. Давно уже упоминание о лахтаке не будит у Джона тех страшных воспоминаний об ужасах, пережитых им, когда он тащил по припаю зашитого в лахтачью кожу умирающего Токо.
Теперь Токо снова пришел. Пришел в образе нового человека, которого выносила под своим добрым сердцем Пыльмау в самые тяжелые и мрачные дни трудной зимы. Да и зима уже не кажется такой темной с высоты сегодняшнего дня, который сулит сытые зимние вечера, когда в небе резвится и играет полярное сияние. И даже бушующая пурга, потряхивающая моржовые покрышки яранг, кажется приятной музыкой, музыкой, оправдывающей человека, сидящего в теплом пологе в окружении близких или предающегося слушанию далеких и туманных преданий. Сытость, уверенность в завтрашнем дне и долгий сон, когда начинает наползать зимний, пронизывающий туман. Уходишь в этот сон в самом начале тумана, а когда просыпаешься – уже занялся новый день и даже виден краешек зимнего солнца, крадущегося за горизонтом в долгой погоне за убегающей зимой.
Размышления прерывались лишь короткими командами Тнарата, который указывал Джону, куда поворачивать рулевое весло. Но команды были редки, и над огромным простором лишь звенели капли, скатывающиеся с лопастей весел, и скрипели ременные уключины древнего судна, несшего на корме последнее изобретение человека, которое заменяет ему руки, – бензиновый подвесной мотор фирмы «Дженерал моторс».
– Вижу парус!
Весла застыли над водой, затих скрип ремней.
– Корабль идет, на наш берег, – добавил Тнарат, приложив к глазам козырьком большую плоскую рукавицу из нерпичьей шкуры.
– Достаточно ли далеко отошли от берега, чтобы заводить мотор? – осведомился Джон, вынимая из воды рулевое весло и готовясь опустить вместо него винт и руль подвесного мотора.
Тнарат поглядел на берег, на далекое лежбище, которое отсюда казалось лишь неприметной узкой темной полоской, такой же, как и прочие галечные отмели на всем побережье Ледовитого океана. Байдара отошла далеко (очевидно, здесь было течение от берега, помогавшее гребцам), моржей уже нельзя было различить.
– Сейчас самый громкий звук для них – шум прибоя, да и сами они не молчат, – сказал Тнарат, отнимая от глаз рукавицу. – Не услышат.
Он перебрался с носа на корму, чтобы помочь Джону завести двигатель.
Остывший мотор долго не заводился. Он брезгливо отряхивался от прикосновения и молчал.
Вспотевший от усилий расшевелить сонный мотор, Тнарат передал заводной шнур Джону.
А корабль тем временем неумолимо приближался. Уже можно было разглядеть потемневший от воды такелаж и поцарапанный льдами корпус. Отчаянным усилием люди на байдаре пытались завести мотор. От Джона шнур перешел снова к Тнарату, от Тнарата к Гувату. Этот с таким усердием дернул два раза, что вздрогнула вся байдара.