Джек, набожный парень, прекрасный душой и телом, верный товарищ, с которым можно смело пускаться в любое плавание… А Готорн [58] ? Что, если прихватить с собою и его? Каких бы разговорчиков мы наслушались! Он сделает нашу жизнь праздником, а Джек будет трогать сердца и услаждать взоры. Готорн – для шумной дневной суеты, Джек – для безмолвия ночи и бесконечных рассветов.
– Джек, – прошептал Герман Мелвилл. Разве он живой?
– Я мог бы дать ему жизнь.
– Так что же оно такое, эта ваша машина, Божье благословение или проклятье? Творенье Бога или языческие штучки Времени?
– Словами это не выразить, сэр. Это как центрифуга, которая отшвыривает годы, возвращая нам молодость.
– И вы действительно можете все это?
– И получить корону короля Ричарда? Да!
Мелвилл попытался встать на ноги.
– О боже… – Голос его упал. – Я не могу идти…
– Попробуйте еще раз!
– Слишком поздно, – сказал он. Я уже ни рыба и ни мясо… На суше – Стоунхендж, на море же – разверстая пучина. Но что же между ними? И где оно – это «между»?
– Здесь, – ответил я, коснувшись своей головы. – И здесь, – добавил я, коснувшись сердца.
Глаза старика наполнились слезами.
– О, если бы я действительно мог поселиться в этой голове и в этом сердце!
– Вы уже там.
– Я готов провести у вас день. – Он продолжал рыдать.
– Нет, капитан «Пекода», – сказал я. – Тысячу дней!
– Какая радость! Но постойте…
Я подхватил его под локоть.
– Вы отворили двери библиотеки и даровали мне глоток прошлого! Но стал ли я выше? Выпрямился? И голос больше не дрожит?
– Почти не дрожит.
– Руки?
– Руки юнги.
– Значит, оставить сушу?
– Да, оставить.
– Посмотрите на мои ноги… Разве я смогу сняться с этих якорей? Но все равно спасибо за чудо ваших слов, огромное вам спасибо…
В тысяче миль от меня увидел я старика, его рука поднимала и опускала, поднимала и опускала штемпель, ставила, и ставила, и ставила печать на таможенные бланки. Закрыв глаза, я пятился вслепую, пока не почувствовал на шее прикосновение крыльев. Я повернулся, и огромная бабочка подобрала меня.
– Герман! – крикнул я что было сил, но нантакетская таможня и причал уже исчезли из виду.
Подхвативший вихрь вынес меня совсем в другом времени перед домом, дверь которого открылась и закрылась за мной, и я увидел прямо перед собой невысокого коренастого человека.
– Как вы здесь оказались? – спросил он.
– Спустился по трубе, просочился под дверью. Простите, кто вы?
– Граф Лев Толстой.
– Автор «Войны и мира»?
– А что, есть другой? – воскликнул он возмущенно. – Лучше ответьте, как вы сюда попали и что вам здесь нужно?
– Я хочу помочь вам бежать отсюда!
– Бежать?!
– Да, бежать из дома. Вам больше нельзя здесь оставаться. Вы сходите с ума, ваша жена не в себе от ревности.
Граф Лев Толстой окаменел.
– Откуда вам это?..
– Я читал об этом в книгах.
– Таких книг не существует!
– Скоро они появятся! Ваша супруга ревновала вас к горничным и кухаркам, к дочкам садовника и к любовнице вашего счетовода, к жене молочника и к вашей племяннице!
– Прекратите! – воскликнул граф Лев Толстой. – Я не хочу слушать этот вздор!
– Это неправда?
– Может быть, да, а может быть, и нет. Да как вы смеете!
– Ваша супруга грозилась порвать все простыни, поджечь кровать, запереть дверь и укоротить ваш «модус операнди» [59] .
– Сколько можно все это терпеть! То виновен, то невиновен! Ну что за жена! Повторите, чего вы хотели?
– Я предложил вам сбежать из дома.
– Так поступают дети.
– Да!
– Вы хотите, чтобы я уподобился подросткам? Решение помешанного.
– Это лучше, чем кара помешанной.
– Говорите потише! – прошептал граф. Жена в соседней комнате!
– Ну так идем!
– Она спрятала мое белье!
– Постираем по дороге.
– По дороге куда?
– Куда угодно!
– И долго ли мне придется прятаться?
– Пока ее кондрашка не хватит!
– Отлично! Но кто вы?
– Единственный человек на свете, который не только прочел роман «Война и мир», но и запомнил имена всех персонажей! Хотите, перечислю?
В этот момент кто-то начал ломиться в дальнюю дверь.
– Слава богу, она заперта! – сказал я.
– Что я должен взять с собой?
– Зубную щетку! Быстро!
Я распахнул входную дверь. Граф Лев Толстой выглянул наружу.
– А что это тут туманное, с прозрачными листьями?
– Это ваше спасение!
– Замечательно!
Дверь сотрясалась так, словно в нее ломились слоны.
– Она совершенно обезумела! – воскликнул граф.
– Вы уже надели кроссовки?
– Я…
– Бегите!
Он ринулся к машине, и машина укрыла его.
Дверь библиотеки распахнулась широко, как врата ада, и на пороге возникла бешеная фурия.
– Где он? – крикнула она.
– Это вы о ком? – спросил я – и исчез.
Не знаю точно, то ли я материализовался перед Билли Барлоу, то ли он материализовался передо мной. Билли сидел в моей библиотеке, листая увесистые тома произведений Толстого, Мелвилла и Папы.
– Два поражения и одна победа! – сказал я.
Билли захлопнул Мелвилла, закрыл Папу и улыбнулся Толстому.
– Он все-таки оставил свою мадам, – сказал я.
– И что же – она последовала примеру Анны Карениной?
– Бросилась под поезд? Нет.
– А жаль. И куда же ты двинешься теперь? Может быть, стоит отправиться в Белый дом апреля тысяча восемьсот шестьдесят пятого и стащить у Мэри Тодд билеты в театр для Линкольна? [60]
– Нет уж, уволь. Она мне за них глаза выцарапает. Отдать швартовы!
Золотые крылья затрепетали, коснувшись брызг из отделанного мрамором фонтана, находившегося вблизи отеля «Плаза». Струи фонтана били высоко в ночное летнее небо. По фонтану с хохотом, гиканьем и воплями расхаживали, пошатываясь, с бокалами мартини в руках красивый мужчина в промокшем насквозь смокинге и интересная женщина в серебристом вечернем платье.
– Эгей! – окликнул их я. – Зельда! Скотти! На выход!
Ну и что же ты можешь сказать в свое оправдание?
Well, What Do You Have to Say for Yourself? (2002)
– Ну и что же ты можешь сказать в свое оправдание?
Он взглянул на трубку и придвинул ее поближе к уху.
– Ты знаешь, который сейчас час?
– У тебя что, своих часов нет?
– Они остались на тумбочке возле кровати.
– Сейчас шесть тридцать пять.
– Господи, и в такую рань ты спрашиваешь меня, что я могу сказать в свое оправдание? Я еще и проснуться-то толком не успел.
– Сделай себе кофе. Скажи мне, как выглядит твой отель?
– В шесть тридцать пять все отели выглядят одинаково, дорогая. Я не люблю отели. Вот и сейчас – три скверных ночи без сна.
– Думаешь, я высыпаюсь?
– Послушай, – сказал он. – Я только поднялся с постели, дай мне надеть очки, взглянуть на часы, а потом продолжим, а?
– О чем?
– Ты спросила, что я могу сказать, вот я и скажу.
– Ну так говори.
– Не по телефону. Понадобится какое-то время. Дай мне полчаса. Или хотя бы четверть часа. Ладно, десять минут.
– Тебе придется уложиться в пять минут, – сказала она и повесила трубку.
В десять минут девятого она разлила кофе по чашкам. Он взял свою, а она, выжидая, скрестив руки на груди, уставилась в потолок.
– Пять минут уже прошло, а все, что мы успели, это разлить кофе, – заметил он.
Она молча посмотрела на часы.
– Все понял.
Он глотнул горячий кофе и обжег губы, вытер рот, затем закрыл глаза и сложил руки так, словно собрался молиться.
– Ну? – не выдержала она.
– Не надо меня торопить, – сказал он. – Начнем. Тема – мужчины. Все мужчины одинаковы.
– Не буду спорить.
Не открывая глаз, он немного подождал, не скажет ли она еще что-нибудь.
– Значит, по крайней мере в одном вопросе у нас нет разногласий. Все мужчины одинаковы.