Но в любом случае тогда оседлал бы смерч и вознесся бы на нем к вершинам славы отнюдь не Хэллем. Однако, уязвленный до глубины души денисоновским "а вы-то почем знаете?", Хэллем взвизгнул:
- Я вам докажу, что знаю!
И он закусил удила. Теперь у него была одна задача - поскорее получить анализ металла в старой колбе, одна цель - стереть ироническую улыбку с узких губ Денисона, добиться, чтобы тот перестал презрительно морщить тонкий нос.
Денисон не забыл их стычки, потому что брошенная им фраза принесла Хэллему Нобелевскую премию, а его самого ввергла в пучину безвестности. Откуда ему было знать (впрочем, тогда он все равно не придал бы этому ни малейшего значения), что Хэллем в полной мере обладал тем ожесточенным упрямством, в которое выливается страх посредственности уронить себя в собственных глазах, и что в данных обстоятельствах это упрямство окажется куда более действенным оружием, чем его - Денисона - блестящие способности?
Хэллем начал действовать немедленно. Он отнес металл в лабораторию масс-спектрографии. Для него, специалиста по радиохимии, это был самый естественный ход. Он знал там всех лаборантов, он работал с ними и к тому же был напорист. Напорист до такой степени, что ради своего металла заставил отложить куда более важные и первоочередные задания.
В конце концов спектрометрист объявил:
- Это не вольфрам.
Плоское сумрачное лицо Хэллема сморщилось в злорадной улыбке.
- Чудесненько. Так мы и скажем вашему хваленому Денисону. Мне нужна справка по форме...
- Погодите, доктор Хэллем. Я сказал, что это не вольфрам, но что это такое, я не знаю.
- Как так не знаете?
- Получается черт-те что! - Спектрометрист помолчал. - Этого просто не может быть. Отношение заряда к массе не лезет ни в какие ворота.
- В каком смысле?
- Чересчур велико. Не может этого быть, и все тут.
- Ну, в таком случае, - начал Хэллем, и независимо от руководивших им побуждений продолжение этой фразы открыло ему дорогу к Нобелевской премии (причем, возможно, и с некоторым на то правом), - в таком случае определите частоту его характеристического рентгеновского излучения и рассчитайте заряд. Это будет лучше, чем сидеть сложа руки и твердить, будто что-то там "невозможно".
Когда спектрометрист несколько дней спустя вошел в кабинет Хэллема, на его лице были написаны растерянность и тревога. Но Хэллем не умел замечать настроения других людей и спросил только:
- Ну как, установили вы... - но тут в свою очередь встревожился, покосился через коридор на Денисона и поспешил закрыть свою дверь. - Значит, вы установили заряд ядра?
- Да, но таких не бывает.
- Ну, тогда, Трейси, рассчитайте еще раз.
- Да я уже десять раз проверял и перепроверял! Все равно выходит чепуха.
- Если ваши измерения точны, значит, это так. И нечего спорить с фактами.
Трейси поскреб за ухом и сказал:
- Тут поспоришь! Если я приму это за факт, значит, вы мне дали плутоний сто восемьдесят шесть.
- Плутоний сто восемьдесят шесть? Что?! Плутоний... сто восемьдесят шесть???
- Заряд - плюс девяносто четыре. Масса - сто восемьдесят шесть.
- Но это же невозможно! Нет такого изотопа. И не может быть.
- А я что вам говорю? Но такой получается результат.
- То есть в ядре не хватает пятидесяти с лишним нейтронов? Плутоний сто восемьдесят шесть получить невозможно. Нельзя сжать девяносто четыре протона в одно ядро со всего только девяносто двумя нейтронами - такое вещество не просуществует и триллионной доли секунды.
- А я что вам говорю, доктор Хэллем? - терпеливо повторил Трейси. Тут Хэллем умолк и задумался. У него пропал вольфрам. Изотоп этого элемента - вольфрам-186 - устойчив. Ядро вольфрама-186 содержит семьдесят четыре протона и сто двенадцать нейтронов. Неужто каким-то чудом двадцать нейтронов превратились в двадцать протонов? Да нет, это невозможно.
- А как насчет радиоактивности? - спросил Хэллем, ощупью отыскивая дорогу из лабиринта.
- Я проверял, - ответил спектрометрист. - Он устойчив. Абсолютно.
- Тогда это не может быть плутоний сто восемьдесят шесть.
- Ну, а я что говорю?
Хэллем сказал обессиленно:
- Ладно, давайте его сюда. Оставшись один, он отупело уставился на колбу. Наиболее устойчивым изотопом плутония был плутоний-240, но для того, чтобы девяносто четыре протона удерживались вместе и сохраняли хотя бы относительную устойчивость, требовалось сто сорок шесть нейтронов. Так что же теперь делать? Проблема была явно ему не по зубам, и он уже раскаивался, что вообще ввязался в эту историю. В конце-то концов у него есть своя работа, а эта... эта загадка не имеет к нему никакого отношения. Трейси что-нибудь напутал, или масс-спектрометр начал врать, или...
Ну и что? Выбросить все это из головы, и конец!
Но на это Хэллем пойти не мог. Рано или поздно Денисон заглянет к нему и с мерзкой своей полуулыбочкой спросит про вольфрам. И что Хэллем ему ответит? "Да это оказался не вольфрам, как я вам и говорил"? А Денисон скажет: "Ах так! Что же это такое?" Хэллем представил себе, какие насмешки посыплются на него, если он ответит: "Это плутоний сто восемьдесят шесть!" Да ни за что на свете! Он должен выяснить, что это такое. И выяснить сам. Совершенно очевидно, что доверять никому нельзя.
И вот примерно через две недели он ворвался в лабораторию к Трейси, прямо-таки задыхаясь от ярости.
- Э-эй! Вы же сказали мне, что эта штука не радиоактивна!
- Какая штука? - с недоумением спросил Трейси.
- А та, которую вы назвали плутонием сто восемьдесят шесть!
- Вот вы о чем! Ну да. Полнейшая устойчивость.
- В голове у вас полнейшая устойчивость! Если, по-вашему, это не радиоактивность, так идите в водопроводчики!
Трейси нахмурился.
- Ладно. Давайте проверим. - Через некоторое время он сказал. - Это надо же! Радиоактивна, черт! Самую чуточку - и все-таки не понимаю, как я мог проморгать в тот раз.
- Так как же я могу верить вашему бреду про плутоний сто восемьдесят шесть?
Хэллем был уже не в силах остановиться. Он не находил разгадки и воспринимал это как личное оскорбление. Тот, кто в первый раз подменил колбу или ее содержимое, либо вновь проделал свой фокус, либо изготовил неизвестный металл, специально чтобы выставить его дураком. В любом случае он готов был разнести мир вдребезги, лишь бы добраться до сути дела, - и разнес бы, если бы мог. Упрямство и злость подстегивали его, и он пошел прямо к Г.К.Кантровичу, незаурядной научной карьере которого предстояло оборваться менее чем через год. Заручиться помощью Кантровича было нелегко, но, раз начав, он доводил дело до конца.
И уже через два дня Кантрович влетел в кабинет Хэллема вне себя от возбуждения.