За столом шла баталия.
- Дубль-три! - орал пенсионер Петр Кузьмич, общественник, член общества непротивления озеленению, активный домкор стенной газеты при домоуправлении, личность несгибаемая, поднаторевшая в яростной борьбе с пережитками капитализма в квартирном быту. - Дубль-три! - орал он и шлепал сухонькой ладошкой о зеленое поле стола, сухонькой ладошкой, к которой намертво приклеилась черная костяшка "дубль-три". А может, вовсе и не приклеилась, а просто ускорение, с которым Петр Кузьмич бросал сверху вниз свою ладошку, превышало земное, равное девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду и присущее свободно падающей костяшке.
- Это хорошо, - спокойно ответствовал Петру Кузьмичу другой пенсионер Павел Филиппович, полковник в отставке, тоже общественник, но менее усердный в общественных делах. - Это хорошо, - ответствовал он и аккуратно, тихонько прикладывал свою костяшку к еще вибрирующему "дублю" Петра Кузьмича.
- Смотри, Витька! - угрожающе говорил Петр Кузьмич своему напарнику как раз тому самому слесарю Витьке, имеющему неприглядную кличку Трешница.
- Я смотрю, Кузьмич, - хохотал Витька, - я их щас нагрею, голубчиков! И удар его ладони о стол, несомненно, зарегистрировала сейсмическая станция "Москва".
А у Павла Филипповича напарником был некто Сомов - тихий человек из второго подъезда. Он был настолько тих и незаметен, что кое-кто всерьез считал Сомова фантомом, призраком, человеком-невидимкой. Был, дескать, Сомов, а потом - ф-фу! - и нет его, испарился в эфире. Но Кеша и Геша знали совершенно точно, что Сомов существует, и даже были у него дома: ходили с депутацией за отобранным футбольным мячом. Помнится, они мяч гоняли, и кто-то пульнул его мимо ворот и попал в этого самого Сомова. А тот - тихий человек, не ругался, не дрался, просто взял мяч и пошел домой во второй подъезд. Тихо пошел - не шумел, как некоторые. А мяч отдал только с третьего раза. С ним дело ясное: для него этот стол - кровная месть за тот случайный удар. Он этот стол под угрозой расстрела не отдаст. Вот он посмотрел на Кешу с Гешей, на их модель под простыней тоже посмотрел, заметил, что на мяч она не похожа, успокоился и приложил свою костяшку к пятнистой пластмассовой змее на ядовитой зелени стола. Тихо приложил, под стать своему напарнику.
- Товарищи, - сказал Кеша, прежде чем Петр Кузьмич снова замахнулся для богатырского удара, - мы к вам с просьбой.
Петр Кузьмич досадливо обернулся, проговорил нетерпеливо:
- Ну, пионеры, давай быстрее.
И Витька тоже стал смотреть на них, и тихий Сомов, и Павел Филиппович из-под очков глянул: что, мол, за просьба у пионеров, которые, как известно, молодая смена и просьбы их следует уважать? Иногда, конечно.
- Мы вот тут модель сделали, покажи, Гешка, так нам ее испытать надо, а мы не знали, что стол врыли, и думали на пустыре, так можно рядом, мы не помешаем.
- Погоди, пионер, - сказал Петр Кузьмич, - ты не части, ты по порядку чему тебя только в школе учат? Какая модель - вопрос первый. Как испытать второй. При чем здесь стол - третий. Ответить сможешь?
- Смогу, - обидчиво сказал Кеша. Он почему-то волновался и злился на себя, на это несвоевременное, глупое волнение, когда надо быть твердым и убедительным. - Это модель самолета КГ-1, кордовый вариант, который мы хотим испытать на нашем пустыре. Мы не знали, что именно здесь общественность дома построит стол для тихих игр, и рассчитывали, что пустырь будет по-прежнему свободен. Однако теперь, понимая, что своими испытаниями мы можем как-то помешать вашему заслуженному отдыху, все же просим благосклонного разрешения запустить в воздух этот первый в истории нашего дома самолет.
Он кончил.
Геша, снявший с модели простыню, с восхищением смотрел на друга: такую речь, несомненно, одобрил бы и сам товарищ нарком Чичерин, не говоря уже о директоре школы Петре Сергеевиче.
Теперь общественность разглядывала модель, и разглядывала по-разному. Петр Кузьмич с неодобрением смотрел: он не доверял авиации, предпочитая железную дорогу, и если бы ребята смастерили модель паровоза или тепловоза, то Петр Кузьмич разрешил бы испытать ее и сам бы дал свисток к отправлению. Но самолет... Нет!
А Павел Филиппович смотрел на модель с ревностью. Павел Филиппович тоже не любил авиацию, потому что в прошлом был артиллеристом и не уважал заносчивых авиаторов, которым год службы идет за два, и звания быстрее набегают, и зарплата, и вообще... Вот если бы ребята пушку сварганили, то он бы сам "Огонь!" скомандовал. Но самолет... Нет!
А Витька смотрел на модель как раз с интересом. Он думал, что если бы сделать такую самому, а еще лучше - отнять ее у этих сопляков, то вполне можно оторвать за нее рублей пятнадцать, а то и двадцать. Испытывать не надо, потому что случайно разбить ее можно, какие-нибудь детали повредить и тогда хрен возьмешь пятнадцать рублей. А то и двадцать... Нет, Витька тоже был против испытаний.
А Сомов на модель не смотрел. Тихий Сомов смотрел на оставленные на столе костяшки партнеров, вернее, подсматривал и прикидывал свои шансы. Сомов вполне приветствовал модель как средство отвлечения партнеров, но только на минутку. Достаточно, чтобы подготовить возможный выигрыш. А для этого надо продолжать игру и не отвлекаться на какие-то испытания.
- Нет, - сказал Петр Кузьмич, выражая общее мнение. - Вы, пионеры, молодцы. Авиамоделизм надо всемерно развивать, но не в ущерб обществу. А общество сейчас культурно отдыхает. Так? - Это он спросил у общества в порядке полемического приема, и общество согласно подыграло ему: так-так, правильно говоришь. - А значит, отложите испытания на после обеда. Думаю, мы к тому времени закончим игру?
- Может, и закончим, - хихикнул Витька, - а может, и не закончим. У нас самая игра только после обеда и пойдет.
- Это верно, - раздумчиво сказал Павел Филиппович. - Кто знает, что будет после обеда... Идите, ребяточки, идите и не останавливайтесь на достигнутом. Модель самолета доступна многим, а вот смастерите-ка вы зенитку... - Он мечтательно зажмурился, может быть, вспомнив, как палил он из своей зенитки по фашистским "мессерам", как палил он по ним без промаха и был молодым и сильным, и сладко было ему вспоминать это...
А тихий Сомов ничего не сказал, потому что все уже было сказано до него.
- Пошли, Кешка, - тихо проговорил Гешка, - я же тебя предупреждал: такие своего не отдадут.
- Но-но, паренек, - строго заметил Петр Кузьмич, - не распускай язык. Но заметил он это, впрочем, лишь для порядка, потому что уже отвлекся и от пионеров, и от их модели, а думал о партии, которая складывалась благоприятно для него и для Витьки.
- Ладно, - сказал Кеша, - мы пойдем. На вашей стороне право сильного. Но не злоупотребляйте этим правом: последствия будут ужасны.
Это он просто так сказал, про последствия, для красоты фразы. И вряд ли он думал в тот момент, что слова его окажутся пророческими. Ни он так не думал, ни Геша, ни тем более Петр Кузьмич, который только усмехнулся вслед пионерам - мол, нахальная молодежь нынче пошла, спасу нет от нее, усмехнулся и брякнул костяшкой о стол:
- Пять - три. Получите вприкусочку.
- Окстись, Кузьмич, - сказал Витька. - Как со здоровьем?
Петр Кузьмич строго посмотрел на наглого Витьку, а только потом на уложенную на стол костяшку. Посмотрел и удивился: не "пять - три" он сгоряча выхватил, а вовсе "шесть - один".
- Ошибку дал, - извинился он, забрал костяшку, вынул из жмени нужную, шлепнул о стол. - Вот она.