Возражения известны: "Надо делать уроки" (хотя они сделаны!), "Ты был в кино позавчера" (хотя он смотрел совсем другой фильм!), "Ты должен сходить в прачечную" (хотя он успеет сделать это до кино!). Как Кеша поступит? Придя домой после школы, забросит портфель в угол и сообщит родителям потрясающую новость: он сейчас же отправляется в велосипедный поход по Московской кольцевой дороге до позднего вечера. Сто против одного, что ему не разрешат идти в этот мифический поход. Он расстроен, обижен. Он молча делает все уроки. Он идет в прачечную, булочную, молочную и бакалею. Он возвращается домой, нагруженный продуктами, и скорбно интересуется: может, хотя бы в кино разрешат сходить? И еще сто против одного, что ни у кого из родителей не поднимется рука на это скромное (по сравнению с велосипедным походом) желание.
Кеша и Геша, бывало, пользовались теорией заданного наказания, однако не злоупотребляли ею. Все-таки она несла элемент обмана - пусть невинного, пусть искупленного целым рядом благородных деяний, но обмана, как ни крути. Не любили они и теорию обхода запрета, предельно ясную теорию, но... построенную на вранье. Применять ее можно было лишь в самом крайнем, самом безвыходном случае.
Лучше и надежнее всех, по мнению друзей, выглядела теория примерного поведения. Краткий афористический смысл ее удачно выразил Кеша: "Веди себя хорошо, и родители тоже будут вести себя хорошо". Но, честно говоря, она не всегда удачно срабатывала. И к сожалению, не всегда по вине детей...
- Какая теория подойдет здесь? - спросил Геша.
- Мне больно говорить, но, думаю, теория обхода запрета.
- Риск?
- Благороден. Ибо запрет абсолютно бессмыслен. Чистой воды эгоизм. Эгоизм вульгарис.
- Как? - не понял Геша.
- Суровая латынь, - объяснил Кеша. - Так говорили древние римляне, которых мы проходили в прошлом году. Дух древних римлян был стоек и несгибаем. Они пошли бы на хитрость и провели испытания после обеда.
Геша нес ответственность за ходовую часть испытаний. Социальная их основа его не трогала: римляне так римляне.
- А если они опять "козла" стучать будут?
- Не будут, - заверил Кеша, - надоест.
По молодости лет Кеша недооценивал терпения козлятников и их невероятные игровые способности. Он мог бы и просчитаться, не вмешайся в эту историю могучая и загадочная сила, которую Витька назвал телекинезом. Забегая вперед, скажем, что в ее названии Трешница не ошибся. Но лишь в названии.
- Пойдем пока ко мне, - сказал Геша.
- А баба Вера?
- Баба Вера уехала к бабе Кате в Коньково-Деревлево на весь день.
Геша жил с бабой Верой в трехкомнатной квартире и имел собственную большую комнату, набитую паяльниками, радиолампами, отвертками, пассатижами, конденсаторами, полупроводниками, и так далее, и тому подобное. Гешина комната была предметом вечных ссор с бабой Верой, которая желала убрать ее, вопреки Гешиному законному сопротивлению.
Кроме вышеперечисленных атрибутов ремесла в Гешиной комнате находились диван-кровать, письменный стол с дерматиновым верхом, залитый чернилами, машинным маслом, бензином, расплавленной канифолью, Гешиной кровью от многочисленных производственных травм, стояло два венских стула, тумбочка и на ней первый советский телевизор КВН-49. Телевизор был стар, но работал на редкость хорошо. А японская пластмассовая линза позволяла даже разглядеть выражение лица знаменитого хоккеиста Валерия Харламова или не менее знаменитого певца Иосифа Кобзона. Геша свой телевизор любил, холил его и нежил, менял в нем разные детали и не признавал никаких новомодных марок типа "Темп" или "Рубин", украшавшего столовую Кешиных родителей.
Еще у Геши был замечательный стереомагнитофон "Юпитер", который он тут же включил, и из двух мощных колонок-динамиков звучала грустная песня на хорошем английском языке. Пел некто по фамилии Хампердинк. Ни Геша, ни Кеша не знали содержания этой песни, но певец грустил умело, а грусть интернациональна и не требует перевода. Тем более что друзьям тоже было не слишком весело.
- Хорошо поет, - сказал Кеша.
- Мастер, - подтвердил Геша.
- Не то что наши, - согласился третий голос.
- Это ты сказал? - спросил Кеша.
- Нет, - сказал Геша. - Я думал, это ты.
- Это я сказал, - сообщил третий голос.
- Кто ты? - спросил Кеша, и трудно поручиться, что в голосе этого мужественного мальчика совсем не было страха.
- Ну, я, - раздраженно сказал третий голос. - Не видите, что ли?
И тут Кеша и Геша увидели некоего старичка. Старичок стоял в вальяжной позе и смотрел на Кешу и Гешу со снисходительной улыбкой. Старичок был малоросл, одет в полосатую рубашку с длинными рукавами и белые чесучовые брючки, давно не знавшие утюга. И белыми-то они были изначально, может, лет сто назад. Еще на старичке наблюдались сандалеты, сквозь которые виднелись игривые красные носки, И вообще, старичок выглядел как-то несерьезно: и улыбочка эта фривольная, и периодическое подмигивание левым глазом, и поза его. Не говоря уже о самом его появлении.
Любой рядовой взрослый человек испугался бы невероятно. Кеша и Геша, к счастью, не были взрослыми. Кеша и Геша не вышли из того прекрасного возраста, когда не существует для человека пресловутая холодная формула: "Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда". Все может быть, все возможно в нашем замечательном мире! Стоит только поверить в невозможное, как оно тут же исполняется, только поверить уж надо полностью, без опасений и осторожничания. Но взрослые не могут не осторожничать. Есть в них намертво вросшая жилка здорового скептицизма, настолько здорового, что мешает он верить в снежного человека, в летающие тарелки, в зеленых человечков со звезд.
Но Кеша и Геша не были взрослыми. Они, увидев старичка у телевизора, смешного старичка в красных носках, приняли этот факт за реальный и потребовали разумного объяснения этому факту.
- Вы откуда взялись? - строго спросил Геша, потому что в данный момент именно он был хозяином.
- "Откуда, откуда"... - сварливо сказал старичок. - Из телевизора, вот откуда.
- Вздор, - строго заметил Геша. - Во-первых, я свой телевизор знаю, во-вторых, вы там просто не поместились бы, а в-третьих, так не бывает...
- Ах, Геша, Геша, - грустно сказал старичок, - от тебя ли я слышу эти скучные слова: "Так не бывает". Бывает, Гешенька, все.
И тут он вдруг стал уменьшаться, потом таять, потом совсем исчез, а телевизор заговорил голосом диктора Балашова:
- Ну, а теперь бывает?
Но это никак не мог быть диктор Балашов, потому что телевизор Геша из сети выключил, это он точно помнил, да и сейчас посмотрел, проверил - верно, выключил.
А старичок вновь возник будто бы из ничего, встал у телевизора, ухмыльнулся и вдруг закашлялся, схватившись за грудь. Кашлял он долго и натужно, потом отдышался, сказал хрипло:
- Все легкие в пыли, мука какая... Любит твоя бабка уборки устраивать спасу от нее нет. Повлиял бы ты на нее...
Тут молчавший до сих пор Кеша (и, надо заметить, оторопевший от всех этих чудес) вмешался в разговор:
- Вот что, товарищ. Бабка бабкой, но кто вы такой и что делаете в чужой квартире?
Тут старичок ловко подпрыгнул, уселся на край стола-ветерана, заболтал ножками в детских сандаликах:
- Резонный вопрос, Иннокентий. Кто я? По-вашему, наверно, я - дух. И квартира эта мне не чужая, я здесь давно живу - с тех пор, как сей телевизор купили.
- Так в телевизоре и живете? - саркастически спросил Кеша.
- Так в телевизоре и живу, - подтвердил старичок, не замечая, впрочем, сарказма. - Дело в том, что я - дух телевизора.