Машко, усадив ее и Плавицкого, стал прощаться. Но Марыня сказала, наклонясь к нему:
- Как? Ведь папа звал вас к нам? Правда, папа?
- Да, был такой уговор.
Машко уселся, и они укатили, раскланявшись с Бигелем и Поланецким. Довольно долго приятели шли молча Наконец Поланецкий сказал, стараясь не
выдать волнения:
- Интересно, сделал он уже ей предложение?
- Не думаю, но к тому идет.
- По-моему, тоже.
- Мне всегда казалось, Машко за состоянием будет Охотиться. А он возьми и влюбись. Выходит, никто от этого не застрахован, даже помышляющие
единственно о карьере... Машко влюблен! Кстати, женись он, ему и деньги за Кшемень выплачивать не придется. Да, не такое уж и невыгодное дельце,
как может показаться. А уж хороша... что правда, то правда!
И оба опять замолчали. Но у Поланецкого было тяжело на душе, и ему хотелось выговориться.
- Скажу тебе прямо, - начал он, - мне просто нестерпима мысль о том, что она может выйти за него. И еще это ощущение полнейшей своей
беспомощности! Хуже не придумаешь. Какую глупую и нелепую роль сыграл я во всем этом!
- Да, ты опрометчиво поступил, но с кем не бывает. Всему виной необычное стечение обстоятельств: ее отец оказался твоим должником. Твое
представление о денежных делах - и его... Вы как с разных планет. Вот и конфликт налицо. Конечно, ты немного перегнул; но, с другой стороны,
слишком уступать ты тоже не мог, хотя бы из-за Марыни. Уступал бы, уступал бы ради нее - и что? Получилось бы, что она отцу пособница, задобрила
тебя, не так ли? Нет, с этим надо было кончать!
Бигель задумался и, помолчав, заключил с обычной своей рассудительностью:
- Тебе ничего другого не остается, как только полностью устраниться и предоставить делу идти своим чередом, сказав себе: я сам этого хотел.
- Да какой мне прок говорить так, когда это не так! - вскричал с живостью Поланецкий. - Потому что не так! Все не так! Вовсе я этого не
хотел. Вот уж дурацкое положение, ничего себе. Заварил кашу, а теперь расхлебывай. Всегда знал, чего хочу, и вот поступил не знаю как.
- Дело сделано, чего теперь жалеть.
- Сказать-то, милый, легко, а мне жить не хочется. Планы строить, как раньше? Думаешь, очень меня заботит, здоров я буду или болен, обеднею
или разбогатею... При одной мысли о будущем скучно и тошно становится. Ты свою жизнь устроил и привязан к ней, а я что? Блеснула надежда, и нет
ее. Это, знаешь, здорово обескураживает.
- На панне Плавицкой в конце концов свет клином не сошелся.
- Это все слова! То-то и оно, что сошелся, иначе я себе и голову бы не сушил, а нашел другую. Да что говорить! В том-то и дело, что мне
нужна она, и никуда от этого не денешься. А через год мне, может, на голову кирпич упадет или другую полюблю, вообще, что завтра будет, я не
знаю, а вот что мне сейчас плохо, это факт. Тут еще много чего другого примешивается, о чем сейчас не хочется говорить. Для спокойной жизни надо
иметь свой честно заработанный кусок хлеба, не так ли? Но тот же покой потребен и для жизни внутренней. И нельзя с этим тянуть, а я все
откладывал до женитьбы, думал: с образом жизни и образ мыслей переменится; сперва с одним покончу, а потом примусь за другое. А тут, как
нарочно, все запуталось! Мало сказать, запуталось - прахом пошло! И так всегда: только мелькнуло - исчезло.
Вечно пребываешь в неизвестности. По
мне, уж лучше бы они обручились, по крайней мере, все было бы ясно.
- Вот что я тебе скажу, - заметил Бигель, - когда мне случалось в детстве занозиться, я вытаскивал занозу сам, это не так больно.
- Ты прав! - ответил Поланецкий, но тут же прибавил: - Видишь ли, занозу можно вытащить, если только не глубоко засела и есть за что
ухватить... Впрочем, к чему эти сравнения! С занозой человек ничего не теряет, а я лишаюсь видов на будущее.
- Это верно, но если нет другого выхода...
- Трудно с этим смириться, если только ты не последний тюфяк.
Разговор прервался. Прощаясь. Поланецкий сказал.
- Знаешь, что? Наверно, я не буду вас в воскресенье.
- И правильно сделаешь, - отвечал Бигель.
ГЛАВА XI
Дома ждал Паланецкого приятный сюрприз - телеграмма от пани Эмилии: “Приезжаем завтра утром. Литка здорова”. На столь скорый приезд
Поланецкий не рассчитывал, но так как о нездоровье Литки речи не было, он догадался: пани Эмилия спешит заняться его делами, и ощутил прилив
благодарности к ней. “Вот добрая душа! - говорил он себе. - Вот истинный друг!” И вместе с благодарностью в сердце его закралась надежда, что
Марыня будет принадлежать ему, словно пани Эмилия обладала каким-то чудодейственным талисманом или волшебной палочкой. Как это свершится,
Поланецкий не представлял, но знал одно: теперь, по крайней мере, есть искренне расположенный к нему человек, который вступится, отзовется о нем
с похвалой, рассеет предубеждения, накопившиеся по воле обстоятельств. Уж пани Эмилия проявит должную настойчивость - он полагал это даже ее
долгом. Оказываясь в затруднении, мы часто склонны переложить долю ответственности на другого. Так и Поланецкому, особенно в минуты отчаяния,
казалось, что пани Эмилия потворствовала его чувству к Марыне; не покажи она ему того письма об ответной готовности полюбить, он, может быть, и
сумел бы вытравить ее образ из сердца и позабыть. Отчасти так оно и было, ибо письмо решительно повлияло на его отношение к Марыне. Он убедился,
что счастье было близко, почти реально, что Марыня уже склонялась к взаимности. Расставаться с надеждой, когда она почти сбылась, особенно
трудно, и Поланецкий, может быть, не жалел бы так о неудаче и легче бы с ней примирился, если б не это письмо. О том, что он сам просил его
показать, Поланецкий уже забыл, и теперь, несмотря на всю дружескую признательность пани Эмилии, считал ее ни мало ни много как обязанной
помочь. Впрочем, по его представлению, отчасти это должно произойти само собой, благодаря частым встречам с Марыней в благоприятной обстановке,
в доме, где хозяева любят его и ценят, а значит, и гости будут относиться не хуже. Все это вселяло в него новую надежду, которая еще сильней
приковывала его мысли к Марыне. И, решив перед тем не ехать к Бигелям, он теперь передумал: ведь если Литка здорова, пани Эмилия тоже непременно
будет там. И независимо от своих чувств к Марыне, он от души радовался, что повидает обеих, особенно Литку, к которой успел крепко привязаться.
В тот же вечер короткой запиской он сообщил Плавицкому о приезде пани Эмилии, полагая, что Марыня будет ему благодарна за это
посредничество, и дал знать на квартиру Хвастовских, чтобы приготовили чай. А сам нанял извозчика, доставить их с вокзала домой, и наутро уже в
пять часов явился на вокзал.
Было свежо, и Поланецкий, чтобы согреться, быстрым шагом прохаживался по перрону в ожидании поезда.