Мистер Ривз с энтузиазмом воспринял закон сиесты, радуясь, что ему не нужно прибегать к обычным в Англии уловкам, дабы урвать столь жизненно необходимые часик-полтора для послеобеденного сна, и порой продлевал себе это удовольствие часов этак до пяти по местному времени, когда миссис Ривз и Марсель неизменно отправлялись пить чай с пирожными в одну из элегантных кафе-кондитерских.
Вторичная прогулка и два-три стаканчика аперитива подготавливали мистера Ривза к обеду, еще более обильному, чем превосходный, упоминавшийся выше ленч, и после кофе с ликером и сигары мистер Ривз, как ни странно, уже чувствовал себя полностью готовым отойти ко сну. Украдкой расстегнув верхнюю пуговку брюк и нижние пуговицы жилета, он с жаром, хотя и несколько бессвязно, принимался восхвалять целебный морской воздух, и солнце, и благодетельную привычку пораньше ложиться спать, если хочешь подольше сохраниться. Однако миссис Ривз и Марсель, проявляя удивительное неблагоразумие, обычно предпочитали сидеть в душном кино. Неодобрительно покачивая головой, мистер Ривз расстегивал еще одну пуговку, заказывал себе рюмочку ликера — чертовски хороший ликер у них тут во Франции, — закуривал вторую сигару и размышлял над непостижимой непоседливостью женщин и их наклонностью к мотовству. Когда дамы возвращались, мистер Ривз уже давно был в постели и уютно похрапывал. В Канне он ни разу не проснулся с головной болью. Он приписывал это отчасти подлинно высокому качеству вин и ликеров, но главным образом благодатному действию морского воздуха и приобретенному им навыку избегать жареных креветок и прочих дурацких заморских блюд.
— Это нездоровая пища, — заявил мистер Ривз официанту, когда тот предложил ему ravioli[54] . — Нездоровая. От нее только голова болит.
То были безмятежно счастливые дни, и миссис Ривз блаженствовала. Но была и капля горечи в этом искрометном фонтане блаженства, воспетом с таким чувством римским поэтом. Погода стояла знойная, слишком знойная, по мнению мистера Ривза, который, не в пример своей жене и дочери, не находился большую часть дня в воде. Когда они прибыли в Канн, было уже жарко, и день ото дня становилось все жарче. Мистер Ривз проводил довольно много времени с бумагой и карандашом, переводя показатели термометра Цельсия на шкалу Фаренгейта. Он старался не терять веру в то, что пойдет дождь или подует холодный мистраль, о котором здесь все говорили. Но не мистраля, ни дождя не было. С затаенной надеждой мистер Ривз ежедневно, чуть ли не ежечасно, постукивал по барометру в отеле: стрелка барометра упрямо показывала на «Великую сушь», проявляя легкую тенденцию подняться еще выше. Где-то за Альпами и над Эстерелью погромыхивал гром, и оттуда порой наползали тяжелые тучи, но дождя не было, и зной не спадал.
— У вас здесь всегда такая погода летом? — обливаясь потом, тревожно спросил мистер Ривз управляющего отелем.
— Всегда! — поспешил заверить его сей господин, памятуя строгие указания Синдиката содержателей отелей о том, что клиентам надо стараться угождать во; всем. — Всегда. До самого сентября дождей не будет, ни единой капли. Вы можете твердо рассчитывать на нашу превосходную погоду…
Это звучало так, словно погода изготовлялась по специальному заказу отеля, была его, так сказать, фирменным блюдом, и управляющий по праву мог ею гордиться.
— Хм, — огорченно хмыкнул мистер Ривз. — Велите подать мне выпить чего-нибудь холодненького с кусочком льда, будьте добры.
Он подумал о своем прохладном садике в Мэрвуде, а затем — о еще более приятных вещах: о тенистых деревьях, которые он собирался когда-нибудь посадить на собственном клочке земли, где-нибудь в деревне.
Потом он решил было пойти искупаться с Джейн и Марсель, но какое-то странное, смешанное чувство стыдливости и pietas[55] заставило его отказаться от этой затеи. Он вознаградил себя, проглотив чудовищное количество шерри-коблера со льдом.
Но и это было еще не все. Джейн, как нередко с ней бывало, день ото дня становилась все эксцентричнее. Этот эпитет мистер Ривз, как большинство его соотечественников, любил употреблять к месту и не к месту. Джейн пожелала отправиться заграницу и утащила заграницу их всех. Потом она пожелала отправиться в Канн. А теперь она ныла, что здесь они ни с кем не знакомы, и без конца оплакивала утраченные вместе с Венецией светские возможности. Смешно! — думал мистер Ривз. Если человеку не хватает его старых друзей и хочется их повидать, это каждому понятно. Он и сам частенько, хотя и молча, жалел о том, что старина Джо Саймонс или еще кто-нибудь из его приятелей не может заглянуть к ним вечерком. Но какого черта сокрушаться о людях, которых ты не знаешь? Смешно! Когда в ожидании ленча все семейство Ривзов сидело в баре «Мирамар», потягивая что-нибудь прохладное, миссис Ривз невыносимо раздражала своего супруга, пяля глаза на незнакомых людей, которые, по ее мнению, принадлежали к разряду «настоящих», и строя догадки, кто бы такие они могли быть. С трогательным усердием она от точки до точки прочитывала все столбцы светской газетной хроники Ривьеры и вечно старалась опознать какую-нибудь знаменитость среди пьющей коктейли разношерстной толпы. Подобно тому как некий Скот считал изгнание человека из рая крайней несправедливостью, допущенной по отношению лично к нему, поскольку он терпеть не мог яблок, так мистер Ривз считал, что он тут страдает совершенно зазря, поскольку ему наплевать на знаменитостей. Но что поделаешь? Ничего. Оставалось только раздраженно и зловеще шелестеть «Телеграфом» да время от времени издавать раздраженное «хм!».
А расходы? Когда вы переводили фунты стерлингов на франки в соответствии с чрезвычайно благоприятной паритетной таблицей, результат получался просто сказочный. Но затем поданный вам счет оказывался еще более сказочным. Все эти хорошенькие тысячефранковые бумажки таяли куда быстрей, чем десятки и даже пятерки в Англии. Мистер Ривз вынужден был, совершая свою утреннюю прогулку, то и дело заглядывать в контору агентства Кука и черпать новые суммы из своего довольно солидного аккредитива. Поразительная вещь! Мистер Ривз никак не мог с этим освоиться. Все, казалось, стоило так дешево, а траты были черт знает как велики. Во всем виноваты эти дополнительные новшества, решил он наконец — пять франков на мороженое Марсель, шесть франков на чай с пирожными для миссис Ривз. Бургундское по тридцать франков бутылка и шерри-коблер по десять франков бокал никак не попадали в разряд дополнительных новшеств, Это была насущная необходимость.
Однако, если брать в целом, это были счастливые, безмятежные дни, и мистер Ривз получал от них немалое удовольствие.
А затем совершенно внезапно безмятежный покой рухнул.
Из Лондона приехал Бейзил навестить родителей.
Мистер Энселм Хоукснитч решил провести летний сезон на французской Ривьере.
Яхта Кроудеров вошла в каннскую гавань с леди Кроудер и достопочтенной Ребеккой Бэрден на борту,
Марсель объявила, что выходит замуж.
Миссис Ривз поскользнулась, наступив на кожуру от банана.
Жизнь сразу стала крайне сложной, и мистер Ривз так, в сущности, никогда и не смог разобраться во всем этом до конца. Он твердо знал только одно: все это стоило ему бешеных денег.
ТРИHАДЦАТЬ
Было бы крайне несправедливо сказать, что мистер Ривз воспринял приезд сына как своего рода бедствие. Напротив, он ждал его с радостью.