– Нет-нет, что вы! Я, конечно, малость устал с дороги, – отвечал я, – но это всё вздор. Просто минутная слабость…
– Так это вполне естественно, – заявил человек с густой бородой, сидевший от меня справа. – Не соблаговолите, досточтимый мэтр, рассказать нам, как продвигается наше дело в Англии?
– Успех превосходит все ожидания, – отвечал я.
– Не удостоил ли нас Верховный Комиссар чести отправить с вами инструкции для жолтевского отделения?
– Не на бумаге , – отвечал я шёпотом.
– Но он говорил о нас?
– Да, он сказал, что наблюдает за вами с живейшим интересом и чувством глубокого удовлетворения, – ввернул я.
В рядах сидящих вокруг стола пробежал шёпот:
– Очень приятно это слышать… Очень приятно…
Голова у меня кружилась; размышляя о безвыходности своего положения, я чуть не падал в обморок. Ведь в любую минуту случайно заданный вопрос мог обнаружить перед ними, что я самозванец. Я встал и подошёл к маленькому столику в углу, на котором стоял графин с водкой. Налив себе рюмку и выпив её, я почувствовал, что живительная влага охватила мой мозг, и, садясь вновь, преисполнился беспечности, которая помогла мне увидеть нечто даже забавное в моём теперешнем положении. И тогда у меня возникла мысль поиграть со своими мучителями. Впрочем, сознание моё оставалось вполне ясным.
– Бывали вы в Бирмингеме? – спросил бородач.
– И не раз, – отвечаю я.
– Тогда вы, конечно, видели секретную мастерскую и арсенал?
– Мне часто доводилось бывать в них.
– Надеюсь, полиция до сих пор ничего не подозревает? – продолжил он свой допрос.
– Ровным счётом ничего, – подтвердил я.
– Не расскажете ли вы нам, как удаётся держать в секрете столь большое дело?
Вот и закавыка. Но моя природная сообразительность и выпитая водка, по-видимому, пришли мне на помощь.
– Такого рода сведения, – ответил я, – я не чувствую себя вправе разглашать даже здесь. Скрывая их, я действую лишь в соответствии с указаниями Верховного Комиссара.
– Да, да, конечно, вы совершенно правы, – сказал мой первый знакомец Петрухин. – Прежде чем входить в такого рода детали, вам необходимо, разумеется, сделать соответствующий доклад центральному комитету в Москве.
– Именно таково моё намерение, – ответствовал я, донельзя счастливый, что выбрался из неприятного затруднения.
– Мы слышали, – продолжил Алексей, – что вас посылают осмотреть «Ливадию». Можете ли вы рассказать что-нибудь об этом?
– Спрашивайте, я постараюсь ответить в пределах мне дозволенного, – ляпнул я с решимостью отчаяния.
– Были ли даны какие-либо распоряжения касательно этого дела уже в Бирмингеме?
– В пору моего отъезда из Англии ещё не были.
– Да, конечно, время у нас пока ещё имеется, – согласился бородач, – ведь для подготовки нам понадобится не один месяц. Днище решено делать деревянным или железным?
– Деревянным, – ответил я наудачу.
– Конечно, так оно лучше, – сразу же подтвердил чей-то голос. – А какова ширина Клайда под Гринлоком?
– Разная, – ответил я, – в среднем около восьмидесяти ярдов.
– Сколько же человек вмещает судно? – спросил анемичный юноша в конце стола, место которому было скорее в школе, чем на этом сборище убийц.
– Около трёхсот, – сказал я.
– Плавучий гроб! – подвёл итог юный нигилист замогильным голосом.
– Цейхгаузы помещаются на одной палубе с каютами или ниже? – спросил въедливый Петрухин.
– Ниже, – сказал я решительно, хотя, ясное дело, не имел ни малейшего понятия, о чём идёт речь.
– И пожалуйста, последний наш вопрос, – сказал Алексей. – Какой всё-таки ответ дал Бауэр, германский социалист, на прокламацию Равинского?
Эта ловушка оказалась похитрее, чем всё, что было раньше! Неизвестно, как бы я вывернулся, но тут Провидение поставило передо мной новую задачу, куда тяжелее прежних.
Внизу скрипнула дверь и послышались быстрые, приближающиеся шаги. Затем раздался громкий стук в дверь, сопровождаемый несколькими более слабыми.
– Наш пароль! – вскричал Петрухин. – Однако мы все в сборе. Кто это может быть?
Дверь отворилась, и в комнату вступил человек, покрытый пылью и, видимо, измученный долгим путешествием. Фигура его, однако, сохраняла повелительную осанку, на лице читались воля и железная решимость. Он оглядел сидевших вокруг стола, пристально всматриваясь в каждого. Присутствующие изумлённо зашептались. Похоже, никто из них его не знал.
– Что означает ваше вторжение, милостивый государь? – спросил мой бородатый приятель.
– Вторжение? – насмешливо переспросил незнакомец. – Мне сообщили, что меня здесь ждут, и я надеялся на более тёплый приём среди своих товарищей и единомышленников. Конечно, вы незнакомы со мною лично, но осмелюсь думать, что имя моё пользуется у вас некоторым уважением. Я Густав Берджер, агент из Англии, имеющий письмо от Верховного Комиссара к его преданным братьям в Жолтеве.
Взорвись здесь одна из их дьявольских бомб, это не вызвало бы такого изумления. Все взоры останавливались попеременно то на мне, то на вновь прибывшем агенте.
– Если вы и в самом деле Густав Берджер, – проговорил наконец Петрухин, – кто же тогда этот человек, с которым мы сейчас разговаривали?
– Вот мои верительные письма, они докажут вам, что я – Густав Берджер, – сказал незнакомец, бросая на стол пакет. – Кто же этот человек, я не имею ни малейшего понятия. Но если он явился на собрание под вымышленным именем, ясно, что он не должен вынести отсюда ни единого слова из услышанного. Скажите, – прибавил он, обращаясь ко мне, – кто вы и чем занимаетесь?
Я почувствовал, что час мой пробил. Револьвер лежал у меня в кармане сбоку, но что было толку в нём, дойди дело до схватки с этим сборищем головорезов? Я нащупал, однако, его рукоятку – так утопающий хватается за соломинку – и попытался сохранять хладнокровие, глядя на суровые мстительные лица, обращённые ко мне.
– Господа, – сказал я, – роль, которую я сыграл в этот вечер, была непреднамеренной с моей стороны. Я не полицейский шпион, как это вам, быть может, подумалось, но и не принадлежу к вашему почтенному сообществу. Я безобидный коммерсант, торговец хлебом, из-за удивительной ошибки помимо своей воли попавший в столь затруднительное положение.
На мгновение я умолк. Не знаю, только ли мне показалось, или я действительно услышал какой-то непонятный звук на улице – звук как бы тихих, крадущихся шагов. Нет, всё прекратилось; скорее всего, то было биение моего собственного сердца.
– Нет нужды говорить, – продолжил я как можно торжественнее, – что всё, что я слышал сегодня, будет свято сохранено. Клянусь честью, как джентльмен, что ни одно слово не будет выдано мною.
Известно, что чувства людей, попавших в большую физическую опасность, страшно обостряются, и, может быть даже, воображение в это время играет с ними странные шутки… Садясь, я повернулся спиною к двери и мог бы присягнуть, что слышал за нею чьё-то прерывистое дыхание.