Больше всего это походило на жареную баранью ногу - клочья мяса, стянутые наполовину затянувшимися рубцами. Из шва висели две черные нитки.
- Когда мсье лейтенант снова начнет ходить, - пояснил лекарь, - он порадуется, что на конце культи осталась прокладка из мяса. Кость не будет тереться...
- Да, конечно, - сказал Хорнблауэр, перебарывая тошноту.
- Чудесно сработано, - продолжал лекарь. - Пока все быстро заживает, гангрены нет. На этой стадии при постановке диагноза врач должен прибегнуть к помощи обоняния.
Подтверждая свои слова, лекарь обнюхал бинты и культю.
- Понюхайте, мсье, - сказал он, поднося бинты Хорнблауэру под нос.
Хорнблауэр ощутил слабый запах тления.
- Ведь правда, замечательно пахнет? - спросил лекарь. - Дивная, здоровая рана, и по всем признакам лигатуры скоро отойдут.
Хорнблауэр понял, что две черные нитки - привязанные к двум главным артериям лигатуры: когда концы артерий разложатся и нитки отойдут, рана сможет затянуться. Вопрос, что произойдет быстрее - перегниют артерии или возникнет гангрена?
- Я проверю, не свободны ли еще лигатуры. Предупредите вашего друга, что сейчас ему будет больно.
Хорнблауэр взглянул Бушу в лицо, чтобы перевести и вздрогнул, увидев, что оно перекошено страхом.
- Я знаю, - сказал Буш. - Я знаю, что он будет делать... сэр.
Он добавил "сэр" чуть запоздало - явный знак внутреннего напряжения. Руки его вцепились в одеяло, губы были сжаты, глаза - закрыты.
- Я готов, - произнес он сквозь зубы. Лекарь сильно потянул за нить, Буш дернулся. Лекарь потянул за вторую.
- А-а-а... - выдохнул Буш. Лицо его покрылось потом.
- Почти свободны, - заключил лекарь. - Ваш друг скоро поправится. Сейчас мы его опять забинтуем. Так. Так. - Ловкими короткими пальцами он перевязал обрубок, надел на место корзинку и прикрыл одеялом.
- Спасибо, господа, - сказал он, вставая и обтирая руки одна о другую. - Я зайду утром. - И вышел.
- Может, вам лучше сесть, сэр? - Голос Брауна доносился как бы издалека. Комната плыла. Хорнблауэр сел. Туман перед глазами начал рассеиваться. Хорнблауэр увидел, что Буш, откинувшись на подушку, пытается улыбнуться, а честное лицо Брауна выражает крайнюю озабоченность.
- Ужас как вы выглядели, сэр. Небось проголодались, сэр, еще бы, не ели с самого утра.
Браун тактично приписал его обморок голоду, а не постыдной боязни ран и страданий.
- Похоже, ужин несут, - прохрипел с носилок Буш, словно тоже участвовал в заговоре.
Звеня шпорами, вошел сержант, за ним две служанки с подносами. Не поднимая глаз, женщины накрыли на стол, и так же с опущенными глазами вышли. Впрочем, когда Браун многозначительно кашлянул, одна легонько улыбнулась, но сержант уже сердито замахал рукой. Обозрев напоследок комнату, он захлопнул дверь и загремел ключами в запорах.
- Суп, - сказал Хорнблауэр, заглядывая в супницу, от которой поднимался дразнящий дымок. - А тут, я полагаю, тушеное мясо.
Подтверждалась его догадка, что французы питаются исключительно супом и тушеным мясом - вульгарному мифу о лягушках и улитках он не доверял.
- Бульона поедите, Буш? - спросил он, стараясь за доверчивостью скрыть накатившее отчаяние. - Бокал вина? Наклейки нет, но будем надеяться на лучшее.
- Небось их поносный кларет, - проворчал Буш.
За восемнадцать лет войны с Францией большинство англичан уверилось, что пить можно только портвейн, херес и мадеру, а французы употребляют исключительно кларет, от которого у человека непривычного расстраивается желудок.
- Посмотрим, - сказал Хорнблауэр бодро. - Давайте сперва немного вас приподнимем.
Он подсунул руки под плечи Бушу, потянул на себя и беспомощно огляделся. К счастью, Браун уже снял с постели подушку. Вдвоем они устроили Буша полусидя-полулежа и подвязали ему салфетку, Хорнблауэр принес тарелку супа и кусок хлеба.
- М-м, - сказал Буш, пробуя.
- Могло быть хуже. Прошу вас, сэр, ешьте, пока не остыло.
Браун придвинул к столу стул и вытянулся за спинкой по стойке "смирно": хотя прибора было два, сразу стало ясно, как далек он от мысли сесть с капитаном.
- Еще супа, Браун, - сказал Буш. - И вина, пожалуйста.
Тушеная говядина оказалась превосходной даже на вкус человека, привыкшего, что мясо надо жевать.
- Лопни моя селезенка, - объявил Буш. - А тушеного мяса мне можно, сэр? Что-то я с дороги проголодался.
Хорнблауэр задумался. Когда человека лихорадит, ему лучше есть поменьше, но признаков лихорадки он не видел. К тому же, Бушу надо оправляться после потери крови. Все решило голодное выражение на лице лейтенанта,
- Немного вам не повредит, - сказал Хорнблауэр. - Браун, передай мистеру Бушу тарелку.
На "Сатерленде" кормили однообразно, в Росасе - скудно. Теперь они вкусно поели, выпили хорошего вина, обогрелись и даже немного разговорились. Однако ни один не мог преодолеть некую невидимую преграду. Аура могущества, окружающая капитана на линейном корабле, сохранялась и после гибели корабля, мало того, беседе препятствовала та дистанция, которую всегда сохранял Хорнблауэр. А для Брауна первый лейтенант был почти так же недосягаемо высок, как и капитан, в присутствии офицеров он испытывал благоговейный ужас, хотя личина старого слуги помогала преодолеть неловкость. Хорнблауэр доедал сыр. Наступил момент, которого Браун страшился.
- Ну, Браун, - сказал Хорнблауэр, вставая. - Сядь и поешь, пока не остыло.
Семнадцать из своих двадцати восьми лет Браун служил Его Британскому Величеству на Его Величества флоте, и за эти годы пользовался за едой исключительно ножом и пальцами, он ни разу не ел с фарфоровой тарелки, никогда не пил из бокала. Он запаниковал - ему казалось, что офицеры вылупили на него огромные, как плошки, глаза. Он нервно схватил ложку и приступил к незнакомой задаче. Хорнблауэр внезапно увидел его смущение так, словно заглянул внутрь. У Брауна железные мускулы и нервы, которым Хорнблауэр нередко завидовал, в бою он храбр той храбростью, какая Хорнблауэру и не снилась. Он умеет вязать узлы и сплесни, брать рифы, убирать паруса, править, бросать лот и грести - все это много лучше, чем его капитан. Он, не задумываясь, полез бы на мачту ночью, в ревущий шторм, однако при виде ножа и вилки руки его задрожали. Хорнблауэр подумал, что Гиббон смог бы афористично вывести мораль в двух ярких антитезах.
Унижение никому не идет на пользу - Хорнблауэр отлично знал это по себе. Он взял стул, поставил возле носилок, сел лицом к Бушу и постарался вовлечь его в разговор. За спиной ложка скребла по фарфору.
- Переберетесь в постель? - спросил он первое, что пришло в голову.
- Нет, сэр, спасибо, - ответил Буш. - Я уже две недели сплю на носилках. Мне тут удобно сэр, да и больно было бы перебираться, даже если бы... если...
Бушу не хватало слов выразить безусловную решимость не ложиться вместо капитана в единственную кровать.
- Зачем мы едем в Париж, сэр? - спросил он.
- Бог его знает, - отвечал Хорнблауэр. - Думаю, Бони хочет о чем-то нас порасспросить.
Вопроса он ждал и ответ приготовил несколько часов назад: Бушу в его состоянии лучше не знать о предстоящем расстреле.
- Много ему будет проку от наших ответов, - сказал Буш мрачно. Может, пригласит нас в Тюильри выпить чайку с Марией-Луизой.
- Может, - согласился Хорнблауэр. - А может, решил поучиться у вас навигации. Я слышал, он в математике слабоват.
Буш улыбнулся. Считал он туго, и простейшая задачка из сферической тригонометрии оборачивалась него пыткой. Чутким слухом Хорнблауэр уловил, как скрипнул под Брауном стул - видимо, трапеза продвигалась успешно.
- Налей себе вина, Браун, - сказал Хорнблауэр, не оборачиваясь.