Играл он плохо, почти не думая, отдавал мне пешку за пешкой и упорно стремился к размену фигур, пока у него не остались два коня против моих слонов. И вот тут он начал так здорово маневрировать своими конями, что мне стало трудно реализовать материальный перевес. Кони наскакивали на моего короля, я надолго задумался и не сразу заметил, что в аппаратной прошло какое-то движение. А когда поднял глаза ог доски, то увидел: все кинулись к экрану.
Было одиннадцать двадцать с секундами. По верхней строчке экрана пробежала тень, перешла строчкой ниже, и еще, и еще, до последней клетки. А потом начали выстраиваться беспорядочно, на первый взгляд, разбросанные темные пятна - следы импульсов, ложившихся где-то за панелью на приемную ленту.
- "Восемнадцать тридцать девять", - потерянным голосом сказал оператор, сверхсерьезный малый.
- Проверь по коду, - сказал Греков.
- Я хорошо помню. - Но все же оператор проверил и подтвердил, что Сапиена дает номер "восемнадцать тридцать девять", иначе говоря - отвечает на нашу передачу под тем же номером, отправленную двадцать два года назад.
Греков вызвал по видеофону Деда. Тот пришел, молча уселся в кресло, уставился на экран. Передача шла около часа, понять мы в ней, конечно, ничего не могли - еще немалое время займет расшифровка, - но главное было понятно: сигналы с Сапиены пришли, обогнав время. Пришли быстрее света...
В конце передачи снова был повторен номер - "восемнадцать тридцать девять". Экран потух.
Я взглянул на Деда. Он сидел неподвижно, вжавшись в кресло, сухонькие руки вцепились в подлокотники.
А Феликс вроде уже потерял интерес к передаче. Он снова уселся за незаконченную шахматную партию, запустил пальцы в вихры. Потом взялся за коня, подержал над доской, со стуком поставил.
Этот слабый стук вывел нас из оцепенения.
- Да-а, - сказал негромко Греков. - Не поверил бы, если б сам не видел.
- Что же получается? - спросил я. - Они перешагнули световой порог?
- Нет, - сказал Феликс. - Здесь другое. Я же говорил о временном сдвиге. Твой ход, - напомнил он мне.
Упади Луна на Землю - право, это оглушило бы нас не больше, чем передача с Сапиены. Селеногорск бурлил. Все, кто был свободен от вахт и работ, взяли Феликса в плотное кольцо. Он терпеливо объяснял, набрасывал уравнения и формулы, но понять все это казалось невозможным. "Но ведь было время, втолковывал Феликс, - когда казалось невероятным расщепление ядра атома, - столь же трудно теперь представить расслоение времени".
Расслоение квантов времени... Опровержение очевидности и здравого смысла...
Я сидел в своем пилотском кресле, поглядывал на приборы, на привычный рисунок созвездий на экране, и мысли текли торопливо и беспорядочно.
Что, собственно, произошло?
Вечером - разговор с Самариным в Управлении космофлота. Он предложил Робину перейти вторым пилотом на линию Луна Марс вместо Антонио. Робин отказался, хотя мы с Самариным уговаривали его не упрямиться. Самарин рассердился:
- Нет, понимаете вы, нет у меня возможности перевести вас обоих на одну линию.
- Да ничего, старший, - сказал невозмутимый Робин. - Мы и на этой полетаем. Куда торопиться?
- Ладно, - сказал Самарин. - Тогда давайте так. Улисс перейдет вторым пилотом на линию Луна - Венера, а ты, Робин, на марсианскую линию. Полетаете врозь, ничего с вами не случится, а через год обещаю воссоединить вас. Ну, Аяксы?
Я сказал, что не хочу на Венеру, и тут Самарин схватнлся за голову и заявил, что не понимает, почему он до сих пор губит свое здоровье, постоянно общаясь с пилотами, вместо того чтобы спокойно доживать жизнь где-нибудь на Маркизских островах, в апельсиновой роще.
Что было потом? Ранним утром пришел рейсовый с Венеры и привез комиссию Стэффорда.
В селеногорских коридорах гудели голоса, бегали озабоченные люди, прошествовал Баумгартен со старомодным набитым чемоданом. Он кивнул мне, но, кажется, не узнал. Стэффорд засел на узле связи и вел радиоразговор с кем-то из Совета перспективного планирования.
Робин был уже на корабле, проверял вместе с космодромными механиками готовность систем к полету. А я все еще медлил, крутился у входа в столовую. Наконец я увидел того, кто был мне нужен.
Том Холидэй вышел из столовой, дожевывая на ходу. Он торопился куда-то, но все же я шагнул навстречу и поздоровался. На меня глянули серые, до жути знакомые глаза. Лицо у Холидэя было в темных пятнах. Белокурые волосы еще не высохли после душа.
- Здравствуй, Улисс, - сказал он так, будто мы виделись последний раз не два года назад, а вчера. - Как поживаешь? Ты повезешь нас на Землю? Слышал, диспетчер называл твою фамилию.
- Я на днях видел Андру, старший. Она поступила в Веду Гумана.
- А! Это хорошо. Студентка уже, значит... А Ронгу ты не видел?
- Нет.
- Пойду, - сказал Холидэй. - Старт в двенадцать?
- Да. Хочу спросить, старший... Как там мои родители?
- А! Да все в порядке, полагаю.
Не хотелось лезть с назойливыми расспросами, но все же я спросил, запинаясь и подыскивая слова:
- Удалось выяснить, почему тогда... ну, я про тот случай с Тудором...
- Случай с Тудором? Есть несколько разных предположений. - Холидэй обеими руками пригладил влажные волосы. - Похоже, что он действительно не слышал меня. Но это не физическая глухота.
- А что же?
Холидэй пожал плечами.
- У них очень быстро развивается ментообмен, - сказал он и ушел, оставив меня в полном недоумении.
Перед отъездом на космодром я заглянул к Ксении в обсерваторию.
- Очень мило с твоей стороны, - медленно сказала она, что ты зашел хотя бы попрощаться.
- Скоро прилечу обратно, - сказал я. Улыбка, кажется, не очень-то получилась у меня.
- Конечно. По расписанию.
- Ксения, ты... Прошу тебя, не сердись.
- С чего ты взял? - Она подняла брови. - Мы оба свободные люди. До свидания, Улисс.
И вот мы летим. Наш грузовик забит багажом комиссии Стэффорда. В пассажирском салоне витийствует Баумгартен, и продолжают недоступный мне математический разговор Греков и Феликс, и молча лежит в кресле, прикрыв глаза, Том Холидэй. Хотелось бы мне проникнуть в его мысли...
Мои мысли беспорядочны, скачкообразны. Я пытаюсь выстроить их с начала, с нуля - нет, не удается. Тревога. Она не только во мне. Она в наклоне головы Робина, сидящего справа. Она в мерцании далеких звезд. Она в покачивании указателей тяги. В каждом уголке рубки.
Никак не могу додумать до конца какую-то важную мысль.
И вдруг...
Робин поворачивается ко мне, и я вижу, как начинают шевелиться его губы.
- Но если можно сдвинуть время...
Вот оно. Вот оно! Меня осенило.
- Робин! - кричу я. - Ты гений!
- Постой, дай закончить...
- Не надо! - кричу я. - Если прошли импульсы, то и мы можем обогнать время. Мы полетим к звездам!
Я передаю Робину управление и спускаюсь из рубки в салон.
Первый, кого я вижу, - это Дед. Он лежит в переднем кресле, втянув голову в плечи и вцепившись в подлокотники. Он кажется маленьким, больным, очень старым.
- Вам нехорошо? - спрашиваю я по-русски.
Дед не отвечает, а Греков выглядывает из-за спинки его кресла и посылает мне менто: "Не тревожь его". Я понял и кивнул.
Они там беседуют втроем - Греков, Феликс и Стэфсрорд. Великий Стэффорд, Стэф Меланезийский. Он осунулся и выглядит усталым. И все же по-прежнему красив и элегантен.
Понимаю, что не должен влезать в их разговор со своей корявой идеей, но ничего не могу с собой поделать. Я прошу извинения и выпаливаю: "Но если прошли импульсы, то и мы..." Ну, и так далее. Стэффорд смотрит на меня удивленно: мол, что еще за новости? Греков подпер кулаком тяжелый подбородок, молчит.
Феликс молодец, нисколько не удивлен.