С Новой Земли, с ее каменистых безжизненных берегов связывался по радио с антарктической экспедицией американца Берда! Летал на дирижабле "Граф Цеппелин", плавал на знаменитом "Челюскине", держал связь с родной страной, находясь на дрейфующей льдине! Веселые песни знал! "Снега у нас просторные, пространства - без конца... " С таким не заскучаешь.
Или отец.
В свои сорок четыре года Вовкин отец успел облетать пол-Арктики. Обживал Новую Землю, заведовал зимовкой на острове Врангеля, ни при каких обстоятельствах не срывал сеансов радиосвязи. А дело непростое достучаться из полярной мглы до далеких советских портов или до идущих по морям караванов.
А Леонтий Иванович, мамин радист, оказался человеком очень близоруким. Он носил круглые смешные очки в такой же круглой смешной металлической оправе, он абсолютно ко всем на буксире обращался одинаково - братец! - он вообще напоминал веселый, но плохо управляемый воздушный шар. Кругленький, толстенький, он постоянно находился в движении: то снимет шапку, пригладит ладонью розовую лысину, то вскочит, услышав склянки, будто только сейчас узнал, что "Мирный" вышел в открытое море; на все всегда Леонтий Иванович смотрел из под своих круглых смешных очков как впервые, и везде и всегда голос его оставался кругленьким и насмешливым. Пи-пи-пи! Па-па-па! Будто морзянка попискивает, будто не мужчина, будто не полярник стоит на палубе, а привязан к лееру веселый воздушный шар, затянутый в меховую оленью малицу. Совершенно непонятно, за что уважали Леонтия Ивановича собаки? Леонтий Иванович их не баловал. Напротив, кормил раз в сутки да еще Вовку предупреждал: "Ты это, братец, собачек не порть, не подкидывай им кусочки. Ездовая собачка, братец, она тощая должна быть. Жирная собачка нарту не потянет. Мне, братец, тощие красавцы нужны!"
Подпрыгивает, попискивает, как радиозонд, поблескивает очками. Нет, чтобы сидеть где-нибудь в тылу у фашистов и корректировать по рации огонь наших батарей!
Он, Вовка Пушкарев, имел право так думать. Несмотря на свои четырнадцать лет, несмотря на свой явно недоупитанный вид, он при первой возможности осаждал кабинет пермского военкома. Военком злился, видя скуластую Вовкину физиономию.
"Сколько тебе говорить? Подрасти! Такие, как ты, понадобятся нам после войны!"
"Я справку принес"
"Какую еще справку?"
"А вот какую!" - Вовка подсовывал военкому линованный лист, вырванный из тетрадки, и военком, сняв очки, близоруко всматривался.
"Так - вздыхал он - Заявление... Пушкарев Владимир... Прошу направить в действующую армию... Это мы уже знаем... Подтверждаем, что Пушкарев В. занимался в клубе любителей-коротковолновиков... - Военком аккуратно складывал листок и возвращал Вовке: - Тетради бы поберег... У меня и профессионалы имеются, любитель. Твое дело - школа. Ты слово "оккупант" до сих пор пишешь через одно "к". Отцу сообщу!"
"А вот не сообщите!" - хмурился Вовка.
"Почему не сообщу?" - хмурился военком.
"На Севере отец..."
Вовка любил отца, но со службой его была какая-то незадача. Радист-полярник Павел Дмитриевич Пушкарев с самого начала войны находился на острове Врангеля. Вовка понимал, что кто-то и там должен работать, но особенно на эту тему говорить не любил. "Где служит отец?" - "На Севере". - "В спецвойсках?" - "Положим..." Пусть будут спецвойска. Отец как бы хранил военную тайну. Но он, Вовка, своего добьется, он рано или поздно, но попадет на фронт. Он не Леонтий Иванович, чтобы плыть не на фронт, а от фронта.
Понятно, метеорологи и радисты тоже помогают фронту. Понятно, сидеть годами на голых полярных островах - испытание не из самых легких.
Но с таким испытанием, в конце концов, вполне могла справиться мама (не зря именно про нее вспомнило Управление Главсевморпути, когда понадобилось сменить полярников на острове Крайночном), с этим испытанием мог справиться и он, Вовка! Зачем тащить на Север Леонтия Ивановича, когда фронту необходим каждый мужчина? Могли бы Вовку отправить на зимовку. Он - сын полярников. Он анероид с барометром не спутает, стратус от кумулюса отличит, а скажи: "Нарта нужна!", справится и с алыком - с этой ременной собачьей упряжью, соединившей в себе свойства хомута, чересседельника, подпруги, постромок, всего сразу. Мысленно Вовка не раз гнал нарту по тундре. В правой руке остол, левой вцепился в баран, есть там такая деревянная дуга, чтобы за нее держаться. И с собачками Вовка нашел общий язык!
На "Мирном" в клетке семь крупных ездовых псов. Больше всего Вовке нравился вожак - Белый. Он правда был бел как снег. На фоне сугробов его и заметить трудно - глаза черные да нос. Вовка знал: Белый его уважает. Вовка знал: сунь он руку в клетку, погладь Белого, пес не тяпнет его зубами. Вовка тайком подкармливал собачек сэкономленными за чаем сухарями.
- Белый! Где твоя мамка, Белый?
Это у них была такая игра.
Услышав про мамку, будто понимая, Белый ложился на пол клетки, тихонько поскуливал. Далеко от Белого находилась его мамка. В Архангельске Леонтий Иванович обменял ее на новенький гелиограф Кемпбелла, и плыла сейчас мамка Белого к берегам Англии, а ее новый хозяин, наш союзник, штурман эсминца "Аллен" Берт Нельсон, гордился ею и трепал ее густой загривок, посматривая, не пикирует ли на них фашистский бомбардировщик.
Да, в Северном и в Норвежском всегда опасно. Но тут-то, в Карском?!
Вовке было стыдно за жирный угольный дым буксира, которым пахло, наверное, даже на дне моря. Вовке было стыдно за боцмана Хоботило, начинавшего суетиться, чуть лишь пробивалось сквозь облачность низкое полярное солнце. Вовке было стыдно за Леонтия Ивановича, которого вовсе не мучило назначение на зимовку. Вовке, наконец, было стыдно за себя, не уговорившего военкома отправить его на фронт. Пусть курсы коротковолновиков-любителей Вовка не закончил и справка у него была липовая, все же рацию он знал, а азбуку Морзе читал на слух. Конечно, он не даст двести знаков в минуту (это кореш Колька мог сыпать морзянку с такой быстротой, будто шел на дно), но с элементарными погодными сводками Вовка бы справился.
И вообще...
Будь Вовка капитаном "Мирного", буксир вел бы себя совсем иначе. Будь Вовка капитаном "Мирного", буксир не прятался бы от родного солнца. Будь Вовка капитаном "Мирного", буксир и в одиночку шел бы прямо на Крайночной, не шарахаясь трусливо из жмучи в морозгу. Появись фашистская подлодка, Вовка смело бы повел буксир на таран!
Но Вовка не был капитаном. И взяли его на борт только потому, что "Мирный" с Крайночного шел в Игарку, а в Игарке у Вовки жила родная бабушка - Яна Тимофеевна Пушкарева. Одна только мама знала, каких трудов стоило ей договориться с Управлением Главсевморпути взять на борт "Мирного" сына. Поэтому, наверное, и сердилась: "Не попадайся людям под ноги! Не мозоль глаза! Не дерзи боцману!" - "А чего он обзывается "иждивенцем"! А чего он отобрал мой свисток!"
Мама только вздыхала.
Со свистком целая история. Утром выбрался Вовка на палубу, проскользнул незаметно на корму. Туман, сыро. Самое время испытать свисток, который Вовка спер в Архангельске со склада, когда ходил помогать грузить на буксир пробковые пояса. Вид у свистка ничтожный, а в инструкции сказано: слышимость - пять миль.
Дунул.
Хорошо, от души дунул.
Пять не пять, но на свист, пронзительный и высокий, мгновенно вывалился из тумана вахтенный, а за ним сам Хоботило.