В темноте Тервиллиджер ободрал ноги о кресло, с трудом нащупал ручку двери, сжал ее крепко.
За спиной у него взорвался экран: потоками мелких камней падала лавина, целые города из гранита, огромные мраморные здания вставали, рассыпались, стекали вниз. В громе падающих камней он расслышал голоса, которые прозвучат через неделю: «Мы заплатим тебе тысячу долларов, Тервиллиджер». — «Но мне нужна тысяча только на одно оборудование!» — «Подумай хорошенько, это для тебя шанс. Хочешь, воспользуйся им, не хочешь — твое дело!»
И, слушая, как гром замирает, он уже знал, что воспользуется, и знал, что сделает это с отвращением.
Только когда молчание у него за спиной поглотило лавину всю без остатка и замедлила ход в сердце, домчавшись до неизбежного решения, собственная его кровь, только тогда потянул на себя Тервиллиджер невероятно тяжелую дверь и шагнул в ужасающий, безжалостный свет дня.
Припаяй гибкий позвоночник к извивающейся длинной шее, насади на шею самодельный маленький череп, закрепи на шарнирах нижнюю челюсть, оклей губчатой резиной смазанный в суставах скелет, обтяни пестрой кожей, которую не отличить от настоящей змеиной, заделай тщательно швы, и потом в мире, где безумие, пробудившись от сна, видит перед собой другое безумие, еще более немыслимое, встань торжествующе на дыбы.
Из света электрического солнца вниз скользнули руки Творца. Они опустили чудовище в зерненой коже в сделанную зеленую чашу, повели через кишащее бактериями варево. Механический ящер среди всего этого безмолвного ужаса чувствовал себя великолепно. Со слепых небес доносился голос Творца. Сад вибрировал от старого монотонного напева: «Стопу… к голени, голень… к колену, колено… к бедру, бедро…»
Дверь распахнулась.
Словно отряд младших бойскаутов ворвался в комнату — это вбежал Джо Кларенс. С таким видом, будто в комнате никого, кроме него, нет, он дико огляделся вокруг.
— О господи! — завопил он. — Так у тебя, оказывается, еще не все готово? Это стоит мне денег!
— Не стоит ничего, — сухо сказал Тервиллиджер. — Мне заплатят те же деньги, сколько бы я времени ни потратил.
Шаг, остановка, шаг, остановка; так, дергаясь, Джо Кларенс к нему приблизился.
— В общем, поторапливайся. И сделай пострашней, чтоб дрожь пробирала.
Тервиллиджер стоял на коленях возле своих миниатюрных джунглей. Глаза его были вровень с глазами продюсера, и Тервиллиджер спросил:
— Сколько футов крови и предсмертных мук вы хотите?
— Две тысячи футов одного и столько же другого! — Кларенс рассмеялся прерывисто, будто всхлипывая. — Дайка я посмотрю.
Он схватил ящера.
— Осторожней!
— Осторожней? — Кларенс небрежно и равнодушно вертел страшилище в руках. — Разве чудовище не мое? В контракте…
— В контракте сказано, что вы используете эту куклу для рекламы фильма, но вернете мне, когда фильм будет выпущен.
— Черт-те что написали! — Кларенс махнул рукой, в которой держал чудовище. — Это неправильно. Всего четыре дня, как мы подписывали контракты, и…
— Кажется, будто прошло уже четыре года. — Тервиллиджер потер глаза. — Я две ночи не ложился, доделывал эту тварь, чтобы можно было скорее начать съемки. Кларенс не снизошел до ответа.
— К черту такой контракт! Какая гнусность! Чудовище мое. От тебя и твоего агента у меня сердечные приступы. Приступы из-за денег, приступы из-за оборудования, приступы из-за…
— Эта кинокамера, которую вы мне дали, старая-престарая.
— Ну так чини ее, если она ломается, ведь руки у тебя есть? Пошевели мозгами — в том-то весь и фокус, чтобы обойтись без денег. Возвращаясь к делу: эта тварь — и это должно было быть оговорено в условиях — моя, и только моя.
— Я никогда не отдаю свои изделия во владение другим, — отрезал Тервиллиджер. — Слишком много времени и чувства в них вложено.
— Ладно, черт побери, мы накидываем тебе за зверюгу еще пятьдесят долларов, и оставляем бесплатно, когда фильм будет готов, камеру и прочее оборудование. Договорились? Открывай тогда собственное дело. Конкурируй со мной, сведи со мной счеты при помощи моего же оборудования! — Кларенс рассмеялся.
— Если оно до этого не развалится, — сказал Тервиллиджер.
— И еще. — Кларенс поставил куклу на пол и обошел вокруг нее. — Мне это чудовище не нравится.
— Не нравится?! Чем? — взвыл Тервиллиджер.
— Физиономией. Больше огня нужно, больше… свирепости. Больше злости!
— Злости?
— Да, лютости! Пусть выпучит сильней глаза. Круче вырез ноздрей. Острее зубы. Язык вперед, оба конца. Ты сумеешь! Э-э… Так, значит, чудовище не мое, а?
— Нет, оно мое. Тервиллиджер поднялся на ноги.
Теперь вровень с глазами Джо Кларенса была пряжка его ремня. Несколько мгновений продюсер смотрел на блестящую пряжку как загипнотизированный.
— Будь прокляты эти чертовы юристы! — Он бросился к двери. — Работай!
Чудовище ударилось в дверь через долю секунды после того, как она захлопнулась.
Рука Тервиллиджера на несколько мгновений застыла в воздухе. Потом плечи его осели. Он пошел к своему красавчику и его поднял. Открутил голову, содрал с нее латексовую плоть, положил череп на подставку и кропотливо начал лепить из глины заново доисторическую морду ящера.
— Побольше свирепости, — бормотал он сквозь зубы. — И злости.
Ленту с переделанным чудовищем просматривали через неделю.
Когда кончилось, Кларенс в темноте чуть заметно кивнул.
— Лучше. Но… пострашнее надо, чтобы кровь стыла в жилах. Чтобы тетя Джейн напугалась до смерти. Новый эскиз. И переделать заново!
— Я уже и так опаздываю на неделю, — запротестовал Тервиллиджер. — Бы всё приходите и требуете: меняй то, меняй это. И я меняю. Один день хвост никуда не годится, другой — когти…
— Уж ты-то сумеешь меня порадовать, — сказал Кларенс. — В бой, художник!
В конце месяца просмотрели новый вариант.
— Почти в точку! Чуть-чуть промазал! — сказал Кларенс. — Лицо почти такое, как нужно. Постарайся еще.
Тервиллиджер отправился к себе в мастерскую. Он принялся за эскиз и изобразил пасть динозавра так, как если бы она произносила непристойность, только понять эту непристойность мог тот, кто умеет читать по губам. Потом, взяв глину, Тервиллиджер принялся за работу и оторвался от страшной головы только в час ночи.
— Наконец то, что надо! — закричал Кларенс в просмотровом зале на следующей неделе. — Идеально! Вот это настоящее чудовище! — Он наклонился к старику, своему юристу, мистеру Глассу, и к Мори Пулу, своему помощнику: — Вам нравится мое чудище?
Он сиял.
Такой же длинный, как чудовища, которых он делал, сидевший, бессильно обмякнув и ссутулившись, в заднем ряду, Тервиллиджер хоть и не увидел, но почувствовал, как старый юрист пожал плечами.
— Да они все одинаковые.
— Да, да, но это все же какое-то особенное! — захлебывался Кларенс. — Даже я не могу не признать: Тервиллиджер гений!
Все повернулись и снова уставились на экран и стали смотреть, как исполинская тварь, словно вальсируя, широко размахнулась своим острым как бритва хвостом и сняла им зловещий урожай травы и оборванных цветов.
Потом остановилась и, обгладывая красную кость, устремила задумчивый взгляд в туман.
— Это чудовище… — сказал наконец, прищурившись, мистер Гласс. — Оно кого-то напоминает.
— Напоминает? — Тервиллиджер повернулся, весь внимание.
— У него такой вид, — протянул в темноте мистер Гласс, — точно, где-то я его встречал.
— Среди экспонатов Музея естествознания?
— Нет, не там.
— Может, — рассмеялся Кларенс, — ты осилил когда-то книгу, Гласс?
— Удивительно… — Гласс, ничуть не задетый, наклонил набок голову, закрыл один глаз. — Я, как сыщик, никогда не забываю лиц. Но этот Tyrannosaurus… Где же я его видел?
— Да не все ли равно? — Кларенс сорвался с места. — Он потрясающий! И все потому, что я, добиваясь результата, пинал Тервиллиджера ботинком в зад. Мори, пошли!
Когда дверь закрылась, мистер Гласс повернулся к Тервиллиджеру и на него посмотрел. Не отводя от Тервиллиджера взгляд, он окликнул негромко киномеханика:
— Уолт! Уолтер! Будь добр, покажи нам зверюгу снова!
— О чем разговор!
Тервиллиджер заерзал, чувствуя, что какая-то невидимая сила становится зримой в темноте и в резком свете, выстрелившем снова для того, чтобы от экрана в зал рикошетом отлетел ужас.
— Д-да. Точно, — размышлял вслух мистер Гласс. — Еще немного, и вспомню. Еще немного, и узнаю. Но… кто?
Словно услыхав его голос, чудовище повернулось, и на какой-то исполненный презрения миг взгляд его, пройдя сквозь сто тысяч миллионов лет, остановился на двух человечках, прячущихся в темной комнатке. Машина жестокости прогрохотала свое имя.